Манштейн искренне считал, что все захваченные немцами территории в Донбассе, на Кубани и в Крыму должны быть оставлены, а боеспособные армии следовало бы сосредоточить на правом берегу Днепра, создав непреодолимую линию укреплений вдоль этой реки. Но свои военные решения фюрер обычно принимал не по стратегическим, а по политическим соображениям. Так было и на сей раз: Адольф стоял над картой и кричал о престиже Германии, об угрозе пораженческих настроений, об экономическом значении Донбасса и Приазовья. И все усилия Манштейна, его апелляции к здравому смыслу оказались бесполезны: интеллект фюрера и здравый смысл не имел ничего общего. Адольф высказал свою глубокую убежденность в том, что присутствие немцев на юго-востоке Украины будет вечным, и улетел восвояси, а Манштейн сразу же дал указание готовить переезд своей ставки из Запорожья за Днепр — в Кировоград — и принялся устраивать «выжженную землю» вдоль Днепра на правом берегу реки, чтобы затруднить продвижение красных. Вот как он опишет это «цивилизаторское» мероприятие десять лет спустя в своих воспоминаниях:
«Чрезвычайно трудные условия, в которых осуществлялся этот маневр, вынудили немецкое командование прибегнуть к любым мероприятиям, которые осложнили бы противнику преследование наших войск. Необходимо было помешать противнику немедленно после выхода на Днепр безостановочно продолжать свое наступление, перейдя к нему непосредственно после преследования. По этой причине немецкая сторона вынуждена была прибегнуть к тактике «выжженной земли».
В зоне 20–30 км перед Днепром было разрушено, уничтожено или вывезено в тыл все, что могло помочь противнику немедленно продолжать свое наступление на широком фронте по ту сторону реки, то есть все, что могло явиться для него при сосредоточении сил перед нашими днепровскими позициями укрытием или местом расквартирования, и все, что могло облегчить ему снабжение, в особенности продовольственное снабжение его войск.
Одновременно, по специальному приказу экономического штаба Геринга, из района, который мы оставляли, группой армий были вывезены запасы, хозяйственное имущество и машины, которые могли использоваться для военного производства. Это мероприятие, однако, проводилось только в отношении военных машин, цветных металлов, зерна и технических культур, а также лошадей и скота. О «разграблении» этих областей, естественно, не могло быть и речи. В немецкой армии — в противовес остальным — грабеж не допускался. Был установлен строгий контроль, чтобы исключить возможность вывоза какоголибо незаконного груза. Вывезенное нами с заводов, складов, из совхозов и т. п. имущество или запасы, между прочим, представляли собой государственную, а не частную, собственность.
Так как Советы в отбитых ими у нас областях немедленно мобилизовывали всех годных к службе мужчин до 60 лет в армию и использовали все население без исключения, даже и в районе боев, на работах военного характера, Главное командование германской армии приказало переправить через Днепр и местное население. В действительности эта принудительная мера распространялась, однако, только на военнообязанных, которые были бы немедленно призваны. Но значительная часть населения добровольно последовала за нашими отступающими частями, чтобы уйти от Советов, которых они опасались. Образовались длинные колонны, которые нам позже пришлось увидеть также и в восточной Германии. Армии оказывали им всяческую помощь. Их не «угоняли», а направляли в районы западнее Днепра, где немецкие штабы заботились об их размещении и снабжении. Бежавшее население имело право взять с собой и лошадей, и скот — все, что только можно было вывезти. Мы предоставляли населению также, поскольку это было возможно, и транспорт. То, что война принесла им много страданий н неизбежных лишений, нельзя оспаривать. Но их же нельзя было сравнить с тем, что претерпело гражданское население в Германии от террористических бомбардировок, а также с тем, что позже произошло на востоке Германии. Во всяком случае, все принятые немецкой стороной меры объяснялись военной необходимостью.
Каким исключительным техническим достижением был этот отступательный маневр, могут проиллюстрировать несколько цифр. Мы должны были переправить только около 200 000 раненых. Общее число железнодорожных составов, которые перевозили военное и эвакуируемое имущество, составило около 2500. Количество присоединившихся к нам гражданских лиц составило, вероятно, несколько сот тысяч человек. Этот отход был произведен за сравнительно короткий промежуток времени и, если учесть очень ограниченное количество переправ через Днепр, в особо трудных условиях».
Как видим, генерал-фельдмаршалу Эриху фон Манштейну очень не хотелось бы прослыть вором и бандитом, каким он, даже судя по его воспоминаниям, был на самом деле. Его сентиментальная немецкая (как и австрийская у его фюрера) душа не терпит нехороших слов. Поэтому, описывая повальный разбой, чинимый вермахтом на выжженной украинской земле, он сообщает, что о разграблении в данном случае, «естественно не могло быть и речи», и что в немецкой армии в отличие от прочих (?) армий, грабеж не допускался. Шутник был этот генерал-фельдмаршал! Далее он превращает выжигание украинской земли и вовсе в гуманитарную операцию по спасению местного населения «от Советов». Этому населению, как пишет Манштейн, даже представлялся транспорт, чтобы они могли убежать побыстрее и подальше. Правда, при этом мужчин вывозили принудительно и т. д. и т. п. Добавим, что рабский труд вывезенного добровольно-принудительно населения выжженной земли благородный фон генерал-фельдмаршал широко использовал на строительстве военных укреплений на правом берегу Днепра.
* * *
Вернемся, однако, в Солнечногорск к бравому командиру отделения Фиме Ферману, который ничего не знал ни о Манштейне, ни о пребывании Гитлера в Запорожье, и никак не мог предположить, что его военная судьба будет на первых порах связана с планами генерал-фельдмаршала.
Глава четвертая
НА ФРОНТ
Как дрожала даль степная,
Не сказать словами:
Украина — мать родная —
Билась под ногами.
Э. Багрицкий
И вот настал день, когда Фиме и его соратникам было объявлено, что они отправляются на фронт. Никакого страха у Фимы и его друзей это сообщение не вызвало. Все они были молоды, и мысль о смерти казалась им нелепой. Зато было то, что политруки называли «советским патриотизмом»: было горячее желание принять личное участие в великой войне, в преследовании и уничтожении отступавшего врага, а о том, что враг этот еще очень опасен, как-то не думалось. Не нюхавшим фронта бойцам было выдано боевое оружие, и Фима получил в свое полное распоряжение автомат ППШ. Вообще его отделение должно было обслуживать миномет 82-го калибра, который им предстояло получить по прибытии к месту назначения, автоматы же его команде были выделены, как говорится, для личного пользования, если контакт с врагом окажется слишком тесным.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
