Впрочем, у учителя было одно нехорошее свойство, которое разом перечеркивало все его достоинства. Он не терпел, когда на уроке кто-то отвлекался и думал о своем; на этот случай на столе его всегда имелась вымоченная розга.
Мальчишек наказывали здесь же, в комнате, отведя в дальний угол; девочка очень испугалась, когда и ее впервые поймали на той же провинности – она засмотрелась в окно и прослушала обращенную к ней фразу. Она готова была спознаться с розгой – но учитель лишь нахмурился и велел быть внимательнее; мальчишки завистливо глянули – но по обыкновению не сказали ни слова. До сих пор другие дети ни разу не заговаривали с ней.
В другой раз она увлеклась, повторяя пальцем сложный узор на резной столешнице – учитель погрозил пальцем и раскусил в раздражении свою соломинку, но за розгу не взялся. Через несколько минут один из мальчишек, зазевавшись, получил жестоко и сполна – девочка впервые поняла, что имеет здесь некоторое преимущество. А поняв, почти совсем перестала слушать учителя.
Не то чтобы ей не хотелось учиться – наоборот, первые успехи в чтении здорово порадовали ее; не то чтобы она хотела утвердить свое превосходство и подчеркнуть вседозволенность – просто мысли ее не желали подчиняться здравому смыслу. Глядя на картинку в азбуке, где изображен был солдат в полном вооружении, она вспоминала черный от крови луг, неприкаянно бродящих женщин и мертвую куклу среди мертвых, страшно изувеченных человеческих тел; картинка, где доили корову, напоминала ей о матери, о пузатом подойнике с треугольной вмятинкой на донце – она так ясно, так четко представляла себе этот подойник, что и классная комната, и учитель, и внимающие ему мальчишки казались бесплотными призраками, весь этот новый мир казался сном, и только подойник с вмятинкой настоящий. Только подойник в руках ее матери…
Игра понравилась ей. Мир ее родного дома, уютный мир, из которого ее так внезапно вырвали, в мечтах представал перед ней зримо и осязаемо, будто настоящий. Передник матери… Дешевое колечко у нее на пальце… Деревянные бусы на шее, одна бусинка со щербинкой… Запах молока. Вязаные гамаши отца, вечно занятого, сурового, нелюдимого… Вспомнив какой-нибудь предмет, она воображала его в таких подробностях, в таких деталях, в таких звуках и запахах, что в конце концов все, кроме этого воображаемого предмета, переставало существовать; учитель злился и строго выговаривал ей за невнимательность. Она кивала и прятала глаза.
Наконец, учитель нажаловался старухе, которую все здесь звали Большая Фа; старуха поставила девочку перед собой и сообщила ужасную вещь.
Оказывается, никто, кроме будущего мужа, не смеет наказывать ее, невесту; оказывается, все ее провинности не прощаются, откладываются на потом, и Аальмар, вернувшись, получит подробный отчет о ее проступках и сам, вооружившись розгой, накажет ее сразу за все…
После этого жизнь ее превратилась в сплошной кошмар.
По ночам ей снилось возвращение Аальмара; она вздрагивала, заслышав вдалеке стук копыт, и по многу раз на день выходила к калитке посмотреть, не пылится ли большая дорога. Учиться она перестала вовсе, хоть и не сводила с учителя глаз, хоть и пыталась вести себя примерно; все буквы, даже давно знакомые, сливались у нее перед глазами, и, сразу ударяясь в слезы, она еле слышно шептала, что не виновата, что не может, что забыла… В одинаковых темных глазах соучеников-мальчишек не было ни капли сострадания – скорее некое мстительное, напористое любопытство. В конце концов, их пороли неоднократно – чем она лучше?!
Проснувшись однажды среди ночи, девочка тайком попросила небо, чтобы Аальмар не вернулся. Не вернулся никогда…
Утром ей сделалось страшно. Она помнила историю о том, как неверная жена пожелала смерти охотнику-мужу и того растерзал медведь; она представила себе Аальмара все на том же поле боя – разрубленного от плеча до пояса. Увидела его неподвижные, глядящие в небо глаза – и принялась молить небо о пощаде. Она сболтнула, не подумав; пусть Аальмар возвратится, пусть запорет ее хоть до смерти – лишь бы не умирал…
И небо услышало ее. Через несколько дней у ворот закричали хрипло и радостно, и все, кто был в доме, включая детей, учителя и рыжую кошку, кинулись встречать.
Девочка не пошла со всеми. Из окна классной комнаты ей было видно, как спешиваются всадники, как отвешивает ритуальный поклон Большая Фа, как тот, кого она сначала не узнала, кивает и приятельски треплет старуху по плечу – он загорел еще больше, его лицо кажется веселым и беззаботным, он оглядывается, спрашивает о чем-то – Большая Фа удрученно качает головой…
Дальше девочка смотреть не стала. Слезла с подоконника и вернулась за резной стол; проклятое, сорвавшееся с цепи воображение показывало ей все, что происходит сейчас во дворе. «Как моя невеста?» – спрашивал Аальмар; Большая Фа качала головой и подробно перечисляла девочкины прегрешения. «Надеюсь, вы не наказывали ее? – спрашивал тогда Аальмар. И правильно. Я накажу ее сам».
На лестнице послышались шаги; она втянула голову в плечи. Она не будет просить пощады; здесь этого не понимают. Здесь даже сопливый Кари, младший из мальчишек, безропотно, без единой слезинки спускает штаны…
– Ты здесь?
Он стоял на пороге. Какой он высокий; как от него пахнет ветром и лошадьми…
– Почему же ты меня не встречаешь, а, малыш? Я так хотел тебя видеть…
Она всхлипнула, не двигаясь с места.
– Ты плачешь?!
Он уже стоял рядом; ощутив на голове его ладонь, она присела, будто желая стать меньше ростом.
– Что случилось? Кто тебя обидел, кто?!
Она рассказала все и сразу. Она просто не могла жить с такой тяжестью на сердце – ведь она пожелала ему смерти… Потому что испугалась розги. Ей стыдно, ей страшно, она не хотела злого, но пусть он ее накажет и за это тоже. Пусть только поскорее, потому что у нее больше нету сил ждать…
В дверях стояли Большая Фа и любопытствующие мальчишки; повинуясь жесту Аальмара, они в мгновение ока закрыли дверь снаружи, и по лестнице зазвучали быстрые удаляющиеся шаги. Она перевела дыхание – хоть свидетелей не будет…
Он поставил ее между коленями. Обнял, как иногда, в минуты радости или нежности, обнимала ее мать:
– Я не собираюсь тебя наказывать. Я и не буду тебя наказывать. Никогда.
Еще не веря, она подняла на него красные, мокрые, отчаянные глаза; он смотрел серьезно и как-то грустно, и она впервые увидела его лицо как бы целиком – и выдающиеся скулы, и тонкие ровные губы, и лоб с прилипшей к нему прядью, и тонкую синюю жилку на виске:
– Не плачь.
И тогда, в голос заревев от благодарности и колоссального облегчения, она прижалась к нему всем телом и спрятала лицо в отвороте его куртки.
Он пах дорогой. Железом и лошадьми. Чудные запахи.
* * *
Старичок в лиловом бархате прекрасно знал, что выглядит зловеще. Игар успел повидать на своем веку нечто куда более страшное, но все равно содрогался, когда приходилось прислуживать этому маленькому, тощенькому старичку.
– Это свой человек, – небрежно пояснила ясновельможная в ответ на обеспокоенный старичков взгляд. – Он вполне надежен.
«Ясновельможной» она была в такой же мере, как, скажем, «королевой»; Игар давно уже понял, что эта изящная, обворожительная женщина так же родовита, как и он сам. Однако надо же как-то называть даму, превзошедшую могуществом самого властителя КорБора; не «девкой» же, в самом деле, ее звать?!
Игар прекрасно знал, что звали и «девкой». Шепотом и злобно, и очень часто расплачивались потом за непочтение; по крайней мере жена властителя КорБора расплачивается сполна. Дорого платит.
Старичок возился, раскладывая на красной скатерти сложные и странные приспособления; Игар стоял за креслом женщины, бесстрастно ожидая приказа. Ясновельможная неподражаема во всем – случайный парень с улицы так потряс ее своей жертвенностью, что сразу получил место при ее священной особе, причем место это оказалось особо доверительным… и опасным. Потому что большое доверие оборачивается подчас…
Игар сглотнул. Звезда Хота не гвоздями прибита к небу; звезда Хота по волоску отмеряет Игарово время. Эта красивая женщина притягивает, манит, как маяк. Только не мореплавателей зовет, обещая сушу, покой и портовый кабачок; мошек завлекает, глупых мошек, для которых разведен огонь…
Дабат.
Требур был первым городом, встретившимся ему на пути. Ближайшим к Замку городом; ясновельможная была самой яркой женщиной на всю большую округу. Он не задумывался, откуда такая удача – просто шел на огонек. Тиар, Тиар, Тиар…
Он вздохнул. Затащить куда-то эту женщину так же просто, как на собачьем поводке доставить в срок шаровую молнию…
Если это – Тиар. Если это она.
Старичок осторожно раскрыл тонкой работы коробочку, сооруженную из стекла и яшмы:
– Вот… Здесь два комара. Один напился крови властителя, другой – наследника… Должен сказать, проклятый мальчишка прихлопнул трех подряд комаров – вернулся лишь четвертый… Таким образом, кровь, взятая из живого тела. Это сподручнее было бы делать иголкой, однако…
