— Вот такие дела, — лейтенант притушил ногой окурок. — Я докажу, что я лейтенант. Вызовите сюда Ишхана, — сказал он председателю сельсовета. — Я жду.
…Нет, нет, пожалуйста, не беспокойтесь, лейтенант не голоден, когда он проголодается, в сельмаге что-нибудь найдётся, а у лейтенанта есть деньги, если желаете, может даже вас угостить… И вообще лучше будет, если вы оставите его в покое… Ах, вы недовольны? Ничего не поделаешь, насколько лейтенанту известно, нигде ещё не сказано, что преступление не влечёт за собой наказания.
Ну и ну!
— Добро пожаловали, — сказал Ишхан, заходя в помещение сельсовета.
— Садись.
— Ничего, не из стыдливых, сядем, — ответил Ишхан, делая вид, что не замечает повелительной нотки в голосе лейтенанта. — Слушай, председатель, а ты свой кабинет прямо по-министерски обставил… Какие стулья, скажи пожалуйста! Из Дилижана привёз? Нет, наверное, где уж Дилижану…
— Может, в селе вас ждут дела? — спросил лейтенант у председателя сельсовета.
— Ждут, — насупился председатель и вышел из кабинета.
— Послушай, а мы… — начал было Ишхан.
— Отвечай только на вопросы, — оборвал его лейтенант.
— Ого, кажется, мы имеем дело с властями.
— Я вызвал тебя по поводу кражи, Ишхан.
Ишхану понравилось, что лейтенант назвал его по имени. Он было заулыбался, но тут же опомнился:
— Какой кражи?
— Кражи овец.
— Зря вы обижаете меня, товарищ лейтенант.
— Ты сам себя обидел.
— Я себя не обижу, я себе не враг.
— Ты совершил кражу.
— Я, товарищ лейтенант, не вор, чтобы кражи совершать.
— Ты зарезал ревазовских овец.
— Был такой случай.
— Значит, ты вор.
— Не обижай человека, товарищ лейтенант.
— А о чём же ты думал, когда чужую скотину резал?
— Ты же сам знаешь, товарищ лейтенант, сначала овцы, правда, были чужие, но потом объявился хозяин, мы с ним потолковали, и всё уладилось. Дело прошлое.
— Дело только начинается, Ишхан, — погрустнел лейтенант.
— Всё в ваших руках, товарищ лейтенант, не захотите — не начнётся.
— Не от моего желания это зависит, Ишхан, существует закон.
И опять понравилось Ишхану, что лейтенант называет его по имени.
— Закон в твоих руках, товарищ Акопян.
От этих слов лейтенант умилился, но в следующую же минуту подумал, что как раз под внушением подобных чувств и составляются порой «пьяные протоколы», и тогда, строго-настрого запретив себе считаться с разными там душевными тонкостями, он ответил:
— Нет, это мы в руках закона, дорогой Ишхан, когда-нибудь я уйду из жизни и ты уйдёшь, а закон останется. Закон всегда будет. Совершил преступление? Неси наказание. А как же ты думаешь? И тот, кто придумал закон, он тоже в руках закона. Закон выше всего.
Речь получилась гладкая, лейтенант, явно довольный даже звучанием собственного голоса, почувствовал себя многоопытным мужем, и Ишхан показался ему неразумным ребёнком, которому всё надо объяснять.
— Ясно тебе, Антонян Ишхан?
Некоторое время они сидели молча: оба думали о том, что сказал лейтенант. Наконец Ишхан проговорил со вздохом:
— Что ж, видать, и твоё дело трудное, товарищ лейтенант.
— Значит, не один ты был?
— Не один.
— Кто же был с тобой?
Ишхан жалко улыбнулся.
— Все.
— Кто это — все?
— Все… — Ишхан стал раскачиваться на стуле взад-вперёд (сказать — не сказать?) и вдруг заметил на лбу у лейтенанта шрам; шрам напомнил ему лысую голову дядюшки Степана, и сходство это сделало лейтенанта Акопяна в глазах Ишхана таким же, как все, человеком. — По именам не стану называть, товарищ лейтенант. Напиши, Ишхан зарезал овец и вместе с друзьями съел их.
— Но давай постараемся понять друг друга, Ишхан.
— Да ведь нельзя имена называть, товарищ лейтенант.
— Не бойся, я в хороших отношениях с судьёй, ничего с вами не сделают.
— Э, раз уж до судьи дошло… Нет, по именам никого не назову. Я зарезал, ребята ели. Я сам тоже ел. И Реваз ел — все ели.
— Но ведь у каждого из ребят есть имя, не так ли?
— Есть, конечно, только зачем тебе имена?.. Не слыхал разве поговорку, — решил схитрить Ишхан: — «Слово чабана — слово; сказал чабан: не назову имён, значит не назовёт».
— Назовёт, назовёт.
— Не назовёт, товарищ лейтенант.
— Назовёт.
— А поговорка что говорит?
— Поговорку ты сам выдумал, Ишхан.
— Ха-ха-ха… Догадался, значит? Я думал, не смекнёшь. Хороший ты человек, товарищ лейтенант, честное слово. Сразу понял, что я сам выдумал… — Ишхан ещё немного посмеялся. — Ах, товарищ лейтенант, товарищ лейтенант… Ну, оставим эти имена в покое, очень тебя прошу, товарищ лейтенант.
— Не темни, Ишхан.
— Я не темню, товарищ Акопян, я тебе прямо, по-человечески говорю, что имён не назову.
— Назовёшь.
— Ну, если ты заставишь, придётся, конечно, но ты лучше не заставляй.
— Я не заставляю. Ты скажешь по своей воле.
— А моя воля такая — не говорить имён.
— Скажешь, Ишхан, скажешь, по своей воле и скажешь.
— Ты от меня имён не дождёшься…
Ишхан понимал, что таким образом он только чуть оттягивает ту минуту, когда вынужден будет назвать имена, он знал, что ещё немного, и лейтенант прервёт этот дружеский тон, и тогда он, Ишхан, сдастся.
— Ишхан, — лейтенант закурил сигарету и поднялся из-за письменного стола, — имена и фамилии. Ишхан!
— Прошу тебя, товарищ лейтенант, не заставляй…
Несколько лет назад, в сорок восьмом или сорок девятом, пропала лошадь нашего Авага. Все думали, что лошадь не пропала — пасётся где-нибудь в лесу и вот-вот явится. Но на следующий день пропала ещё одна лошадь — жеребец председателя. И не успели подивиться и обсудить как следует эти исчезновения, пропал буйвол тётушки Эрикназ, а через два дня гетамечское стадо убавилось на пятьдесят овец. А через месяц разнёсся слух — всё это дело рук знаменитого вора по имени Мко, недавно отбывшего четвёртый срок в тюрьме.
Весть эта пришла под вечер, моросил мелкий дождь, из тех дождей, которые как зарядят, так а льют целый месяц, пока всё село не заболотится, пока пастушьи бурки не одеревенеют, насквозь пропитавшись влагой, и пока от холода не застучат зубы даже у собак… Прибывший из райцентра рассказывал, что будто бы следователь на допросе приказал вору: «Встань! Расставь ноги, шире, ещё шире!» — и столько бил по щиколоткам сапогом, что не приведи бог…