Что же делать? Если идентификация невозможна, уничтожение видится единственной альтернативой. Если качества чувственного сознания не могут быть превращены в то, что философы называют соответствующими теоретическими сущностями, потому, что у нас отсутствуют критерии для их идентификации, тогда наиболее очевидный путь решения Проблемы Невыразимости может заключаться в следовании пути, о котором уже давно догадывались нейрофилософ Paul Churchland и другие, а именно — первым делом, отказать в существовании qualia. Не проще было бы сказать, что путём зрительного обращения к этому невыразимому оттенку Зелёного № 25, который находится перед нами, мы уже находимся в непосредственном соприкосновении с аппаратным свойством? Возможно, то, что мы переживаем, является не определённой репрезентацией феноменального содержимого, но самой нейронной динамикой? С этой точки зрения, наш опыт Зелёного № 25 был бы вовсе не сознательным опытом, но чем-что физическим — состоянием мозга. На протяжении веков, когда мы говорили о «качествах» и цветовых переживаниях, мы, по сути, ошибочно описывали состояния наших тел, внутренние состояния, которые мы никогда не признавали в качестве таковых; мы говорили о стенах Туннеля Эго.
Тогда мы можем постулировать, что, если нам не хватает необходимого знания от первого лица, тогда мы должны определить критерии третьего лица для этих невыразимых состояний. Если адекватных феноменологических концептов нет, давайте вместо них сформулируем нейробиологические концепции. Конечно, если мы посмотрим на динамику мозга, лежащую в основе того, что субъекты описывают в качестве своего сознательного переживания зелёности, тогда мы будем наблюдать одинаковость (в оригинале sameness — прим. перев.) на протяжении времени. В принципе, мы можем обнаружить объективные критерии идентичности, некоторые математические свойства, нечто, что остаётся тем же самым в нашем описании, связывающем опыт зелёного, который вчера пережил испытуемый, с опытом, который испытуемый переживает прямо сейчас. А после этого, смогли бы мы не говорить о наших внутренних переживаниях в нейробиологических терминах, произнося нечто вроде: «Вообразите Картезианский продукт многообразия опытного зелёного и петлю спокойствия Мёбиуса, то есть, мягкий K-3147, но стремящийся к Q-5128, также слегка напоминающий 372,509-мерную форму ирландского мха в нормальном пространстве»? Мне, на самом деле, нравится научная фантастика. Этот научно-фантастический сценарий, в принципе, возможен. Но хотим ли мы отказаться от нашей власти над нашими собственными внутренними состояниями — власти, позволяющей нам утверждать, что эти два состояния должны быть одними и теми же потому, что они ощущаются одинаково? Желаем ли мы передать эту эпистемологическую власть эмпирическим наукам об уме? Это и есть ядро Проблемы Невыразимости. Конечно же, многие из нас не были бы готовы совершить этот прыжок в новую систему описания. Из-за того, что традиционная бытовая психология является не только теорией, но и практикой, здесь может быть определённое количество более глубоких проблем, связанных со стратегией Churchland's того, что он называет «уничтожающий материализм». По его словам, «Уничтожающий материализм — это тезис о том, что наше повседневное понятие психологического феномена порождает радикально ложную теорию, настолько фундаментально ущербную, что и принципы, и онтология этой теории, в конце концов, будут скорее полностью замещены полной нейробиологией, чем плавно редуцированы к ней.»17 У Churchland оригинальная и освежающе иная точка зрения: Если мы, первым делом, оставим идею о том, что у нас когда-либо было нечто вроде сознательных умов и начнём развивать наши нативные механизмы интроспекции при помощи новых и более детализированных концептуальных различений, которые нам поставляет нейробиология, тогда мы также открыли бы гораздо больше, мы бы обогатили нашу внутреннюю жизнь, если бы стали материалистами. «Я предполагаю тогда, что те из нас, кто овладеет потоком и содержимым нашего субъективного феноменологического переживания, не будет бояться развития материалистической нейообиологии», пишет он. «Всё как-раз наоборот. Истинное пришествие материалистической кинематики и динамики психологических состояний и познавательных процессов создать не мрак, в котором наша внутренняя жизнь подавляется или затмевается, но рассвет, в котором её чудеса и хитросплетения наконец-то раскроются, особенно, если мы применим [её] по отношению к себе, в прямой само-сознательной интроспекции. Тем не менее, многие люди уклонялись бы от того, чтобы сделать нечто, что было ранее невыразимым, публичным достоянием, о котором они смогли бы общаться при помощи нейробиологического словаря. Они чувствовали бы, что это не то, что они сначала хотели узнать. Что более важно, они могут испугаться того, что, во время поиска решения задачи, мы, по ходу, потеряем нечто более глубокое. Теории сознания имеют культурные последствия. Я ещё вернусь к этому вопросу.
Проблема эволюции: не могло же всё это произойти во тьме?
Проблема Эволюции — одна из наисложнейших проблем в теории сознания. Почему и в каком смысле, было необходимо развить нечто вроде сознания в нервной системе животных? Не могли бы вместо этого эволюционировать зомби? Ответ и «да» и «нет» одновременно.
Как я уже указывал во Введении, сознательное переживание не является принципиально неизбежным феноменом; оно является во множестве оттенков и привкусов. История сознания на этой планете достаточно долгая. У нас есть убедительное и непротиворечивое свидетельство того, что все теплокровные Земли (и, возможно, некоторые другие создания) испытывают феноменальные переживания. Основные черты мозга чувственного сознания присутствуют среди млекопитающих и показывают значительные гомологии благодаря общим предкам. Они могут не иметь языка и концептуального мышления, но, похоже, что у них у всех есть чувства и эмоции. Очевидно, что они способны страдать. Но, ввиду того, что они переносят всё это без вербальных сообщений, практически невозможно исследовать этот факт глубже. Что мы должны сейчас понять, так это то, что Homo sapiens обеспечил себе, как на протяжении нашей биологической истории, так и в ходе индивидуальной истории, в младенчестве, это замечательное свойство — успешно проживать свою жизнь в Туннеле Эго, и не отдавать себе в этом отчёта. Для начала, давайте не будем забывать о том, что эволюция движима шансом, не преследует цели и достигает того, что мы сейчас понимаем, как непрерывную оптимизацию нервных систем в слепом процессе наследственной изменчивости и отбора. Неправильно будет предполагать, что эволюция должна была изобрести сознание — в принципе, оно вполне может оказаться бесполезным побочным продуктом. Никакой необходимости в этом нет. Не всё является адаптацией, причём, даже адаптации разрабатываются не оптимально, потому, что естественный отбор может действовать только на то, что уже и так здесь. Другие пути и решения были и остаются возможными. Тем не менее, многое из того, что произошло в наших мозгах и мозгах наших предков, очевидно, является адаптивным и имеет ценность для выживания.
Сегодня, у нас есть длинный список потенциальных кандидатов на функцию сознания: Среди них возникновение состояний чрезмерной мотивации, очарование социальной координации, стратегия улучшения внутреннего отбора и распределения ресурсов в мозгах, которые становятся слишком сложными для саморегуляции, модификация и опрос целевых иерархий и долговременных планов, восстановление эпизодов из долговременной памяти, конструирование накапливаемых репрезентаций, гибкость и изощрённость управления поведением, чтения мыслей и предсказывание поведения в социальном взаимодействии, разрешение конфликтов и трудностей, создание плотно интегрированной репрезентации действительности, как целого, задание контекста, обучение на каждом шагу и так далее. Трудно поверить в то, что сознание не должно иметь этих функций. Придумайте хотя бы один пример. Есть консенсус, к которому пришли многие ведущие исследователи сознания — это то, что, по крайней мере, одна из центральных функций феноменального переживания — делать информацию «глобально доступной» для организма. Метафора Bernard Baars о глобальном рабочем пространстве имеет функциональный аспект: Проще говоря, эта теория говорит, что сознательная информация — это такое подмножество активной информации в мозгу, которая требует слежения потому, что не ясно, какая из ваших умственных способностей вам понадобится для доступа к этой информации в следующий момент. Нужно ли вам будет направлять фокус вашего внимания вообще? Нужно ли вам будет формировать концепцию о ней, думать о ней, сообщать о ней другим людям? Нужно ли будет Вам давать гибкий поведенческий ответ, такой, который вы бы взвесили и выбрали из альтернатив? Потребуется ли вам связать эту информацию с эпизодической памятью, возможно, для того, чтобы сравнить её с тем, что вы видели или слышали раньше? Отчасти, идея Baars заключается в том, что вы становитесь сознательным относительно чего-то только тогда, когда вы не знаете, какой инструмент из вашего умственного инструментария вам понадобится использовать следующим.
