Наверно, вы решили, что в вышеизложенных обстоятельствах ничто уже не смогло бы осложнить затруднительное положение, в котором я оказался. Но вы ошиблись, поскольку пока наследник ругал меня, к нему присоединилась еще один субъект. И если я еще колебался, перед тем как узнать эрцгерцога, то не могло быть никаких сомнений в том, кто сейчас стоял передо мной.
Острые как пики кончики усов и деформированная левая рука были легко узнаваемы, как и довольно нелепое полувоенное охотничье одеяние, увенчанное шляпой с пером, богато украшенный кинжал на поясе и крест ордена Святого Губерта, болтающийся под стоячим прусским воротником. Это был Вильгельм II Гогенцоллерн, император Германии.
Я крепко зажмурился. Уверен, что вы тоже испытывали такое чувство: пребываешь в каком-то отвратительном кошмаре, отлично зная, что это лишь кошмар, но невозможно найти кнопку, чтобы отключить его и проснуться. Это выглядело именно так. Но все же я был любопытным и решительным. Я посчитаю до десяти и открою глаза.
Если они исчезнут (в чем я был абсолютно уверен), то это был только сон. Если останутся, то я решил, что выберусь из-под обломков, схвачу ружье наследника (лежавшее поблизости), упрусь в него подбородком и разнесу себе голову. Восемь, девять, десять...
Я открыл глаза в ожидании увидеть теперь, что разбился при посадке на площади Св. Петра, убив Папу Римского и американского президента. Но нет, Франц-Фердинанд и Вильгельм II никуда не делись. Я с тревогой пристально наблюдал, как кайзер с побагровевшим лицом недоверчиво уставился на меня. Потом к моему чрезвычайному удивлению он откинул голову назад и разразился таким хохотом, который я едва ли слышал прежде или потом. Он ревел, подвывал, рыдал от смеха. Просто покатывался от хохота. Слезы катились по его щекам, и он досмеялся до того, что слугам пришлось похлопать его по спине, чтобы не задохнулся. Потом он опомнился и порывисто обнял за плечо прямого наследника австрийского престола - во время этого приступа веселья тот стоял в стороне и выглядел смущенным и неуверенным в себе.
— Du Lieber Gott! [8], - выдохнул кайзер, — ох, Франци, это было бесценно... Милосердный боже, я сто лет так не смеялся... видеть, как ты плюхнулся на жирную задницу вот так прямо в пыль... о боже... боже мой... Какое зрелище!
К этому времени подошли остальные и присоединились к кайзеру и эрцгерцогу. Первой появилась худая, высокая женщина средних лет, в твидовом костюме с накидкой из лисьего меха и широкополой шляпе с густой вуалью. Она сопровождала девочку лет двенадцати и двух мальчиков помладше в нарядных морских костюмчиках на пуговицах и с надписью на ленточках бескозырок «Святой Георг». Они уставились на меня. Потом женщина заговорила.
— Нет, серьёзно, вы так и будете просто стоять здесь и глазеть? И вообще не собираетесь помогать бедолаге? Честно говоря... — она повернулась к двум мальчикам. — Макси, Эрнст, скорей, помогите выбраться бедному герру лейтенанту. И ты, София, беги, достань аптечку скорой помощи, а потом вели управляющему прислать автомобиль!
Эрнсту и Макси второго приказания не потребовалось: они пробрались сквозь обломки «Голубя» и принялись высвобождать меня из нагромождения тросов. К ним присоединилась пара загонщиков, и вскоре я лежал на скошенном поле, пока жена наследника и его дочь профессионально разрезали мне штанину, чтобы смазать йодом и забинтовать длинную, но, к счастью, неглубокую рану на голени.
Спустя полчаса я полулежал на среднем ряду сидений большого жёлтого мерседеса с кузовом типа фаэтон, и мы ехали, покачиваясь, по сельской просёлочной дороге.
Герцогиня Гогенберг и её дочь суетились вокруг меня, а кайзер и прямой наследник сидели впереди, сбивая с толку обеспокоенного шофёра. Что касается двух мальчишек, те забросали меня вопросами. Не слишком ли холодно в воздухе? Быстро ли летел аэроплан? Не закружилась ли у меня голова? Летал ли я когда-нибудь вверх ногами? Как выглядят облака изнутри? Пообещаю ли я когда-нибудь взять их в полёт, пожалуйста, ну пожалуйста, герр лейтенант... Их восторженные расспросы прекратились только тогда, когда автомобиль проехал по мосту под гулкой аркой ворот. Мы добрались до загородной резиденции прямого наследника, замка Конопиште.
Вечером за ужином по личной просьбе кайзера Германии меня посадили рядом с ним. Я едва успел положить вилку, как он набросился на меня с кучей вопросов со своей характерной безапелляционностью и деловитостью. Вопросы (что вскоре и подтвердилось) задавались им не ради извлечения информации, а скорее, чтобы впечатлить меня и сидящих рядом мастерским и виртуозным пониманием аэронавигационной науки, развития авиации и её потенциального гражданского и военного (в особенности же военного) применения.
Было трудно дать разумные ответы; отчасти потому, что он бы продолжал отвечать на вопросы сам, а отчасти потому, что оказалось, что в тот момент в его голове, прикрытой «пикельхаубом» [9] крутились мысли касательно сравнительных достоинств дирижаблей и крылатых летательных аппаратов; а также ряд откровенно странных представлений о предмете аэродинамики.
— Конечно, Прохазка, любому идиоту ясно, что машины тяжелее воздуха никогда не будут по размеру больше «Голубя», в котором вы так неудачно прилетели сюда сегодня. Всё это связано с плотностью атмосферы. Наступает момент, видите ли, при котором плотности воздуха уже не достаточно, чтобы поддерживать аэродинамический профиль.
Я знал, что королевским особам никогда нельзя перечить. Но я чувствовал своим долгом отметить, что по данным всех авиационных журналов, профессором Сикорским в России уже построен и летает гигантский четырехмоторный биплан, рассчитанный на двадцать пассажиров или несколько тонн груза.
Однако кайзер просто проигнорировал это и двинулся дальше. Он разъяснял про универсально признанную неспособность воздуха удерживать большие аэропланы, а также известный научный факт, что аэропланы никогда не смогут летать со скоростью выше двухсот километров в час, иначе у них отломятся крылья. И всё это послужило основанием для крупных вложений имперской Германии в цеппелины.
В общем, всё это продолжалось несколько часов, а именно с тех пор, как мои бесчисленные синяки и ссадины от аварии начали ныть и болеть. Но хуже этих ран (хотя однажды я всё же почувствовал облегчение, что остался жив и здоров), было ужасное осознание, что я «списал» не только «Голубя», но также и огромное количество серебряной, стеклянной и фарфоровой посуды, съестных припасов и столового белья. Как, чёрт возьми, я смогу за всё это расплатиться? По моей просьбе адъютант позвонил в Иглау, чтобы доложить о катастрофе, и сообщил, что герр Зелигманн на другом конце провода впал в ярость и обещал: а) публично кастрировать меня в Иглау перед ратушей; б) подать на меня в суд и взыскать всё до последней рубашки в качестве компенсации ущерба. Я стремился добраться до постели и найти хоть какое-то спасение от своих проблем в объятиях сна.
