— У вас были когда-то трудные времена? — недоверчиво спросила я.
— Конечно, — она коротко кивнула, — мама не слишком-то заботилась о том, как здесь живет ее дочь, то есть я.
— Она не присылала вам денег или каких-то подарков?
— Ну-у, — вздохнула Вероника, — это было не очень часто.
— Понятно, — я чувствовала, что мой визит затягивается, а определенного мнения по поводу Вероники у меня еще не сложилось. — Кстати, — вдруг пришло мне в голову, — откуда у вашего мужа пистолет?
— А-а, пистолет, — небрежно пожала плечами Вероника, — он его купил.
— Какой марки?
Я внимательно наблюдала за ее реакцией, и мне показалось, что Дюкина смутилась.
— Не слишком хорошо в этом разбираюсь, — замялась она, — просто пистолет.
— А где вы научились стрелять? — быстро задала я следующий вопрос.
— Мы ездили с Альбертом в лес, — странно улыбнулась Вероника, — стреляли по консервным банкам.
— Ага, — согласилась я, — по консервным банкам, значит, стреляли.
Когда сержант впускал меня в «обезьянник», где томилась Дюкина, он не соблаговолил даже поинтересоваться, есть ли у меня оружие, поэтому «ПМ» покоился у меня на левом боку. Оглянувшись в сторону стойки, за которой сидел сержант, и увидев, что он занимается бумагами и не глядит на нас, я быстро вынула его и показала Дюкиной.
— У вашего мужа был такой же? — я заслонила пистолет от возможного взгляда сержанта своим корпусом.
— Кажется, да, — неуверенно произнесла Вероника.
— Тогда выстрелите из него, — я протянула ей оружие.
Она машинально взяла «макаров», но пистолет едва не выпал у нее из рук.
— Стреляй, — скомандовала я, — что же ты?
— Прямо здесь? — удивленно уставилась на меня Вероника.
— Здесь и сейчас, только быстро, — торопила я ее, подозревая, что она не умеет этого делать, — покажи, как ты убила Альберта.
— Но ведь… — она неловко переложила оружие в правую руку, — …здесь же нельзя.
— Можно, — уверенно заявила я, — стреляй, что же ты медлишь? Или ты никогда не стреляла, а мне, так же как и всем остальным, пытаешься запудрить мозги?! Какого черта? — напряженно шептала я.
В глазах Вероники я заметила отчаяние и злобу. Она вдруг решилась. Пистолет в ее руке дрогнул и начал подниматься. Все происходило как при замедленной съемке. Ствол моего же «макарова» почти уперся мне в грудь. Он дрожал в руке Вероники, а в ее глазах метались молнии.
— Я убила Альберта, — сквозь зубы процедила она, — и тебя тоже убью…
Она изо всей силы надавила на курок. Раздался… отчаянный вопль Клавы, которая внимательно наблюдала за ходом нашей беседы. К сожалению, скрыть пистолет и от нее, так же, как от сержанта, у меня не было никакой возможности.
— Ой, мамочки, — заголосила она во всю мощь своих легких, — они же перестреляют друг друга!
— Что ты несешь? — беззлобно огрызнулась я на нее, выхватила «ПМ» у Дюкиной и незаметно опустила в кобуру.
Сержант вскочил со своего места и кинулся к «обезьяннику», на ходу пытаясь расстегнуть прилаженную на бедре кобуру. Она почему-то не поддавалась. Он остановился у решетки и достал наконец-то табельное оружие.
— Что за шум? В чем дело? — бешено вращая глазами, он переводил взгляд то на меня, то на Дюкину, то на продолжавшую верещать Клавку.
— Все в порядке, сержант, — я попыталась его успокоить, — девушке просто померещилось. Кажется, у нее начались галлюцинации.
— Это у тебя начались, — истошно вопя, Клавка бросилась к решетке, у которой в растерянности замер сержант, и принялась трясти дверь, — выпусти меня отсюда! Она сама сказала, стреляй, стреляй! Ой, они прикончат меня, спасите, ради Христа.
— Заткнись, дура, — рявкнул на нее сержант и, зажав пистолет под мышкой, принялся отпирать дверь. — Иди, сядь на место.
— Не ся-аду, — Клавка просунула руки скозь металлические прутья и вцепилась в китель сержанта.
Сержант попытался освободиться от ее хватки, но у него ничего не получилось. Тогда он всем телом дернулся в сторону. Пистолет выпал у него из-под мышки и грохнулся на каменный пол. Пока сержант разбирался с Клавкой, пистолетом, ключами и замком, я воспользовалась случаем и наклонилась к Дюкиной.
— А стрелять-то ты не умеешь, — насмешливо улыбнувшись, шепнула я ей.
Сначала она несколько секунд остолбенело смотрела на меня, а потом вдруг вскочила со скамейки и попыталась вцепиться острыми ногтями мне в лицо. Увернувшись от страстных объятий, я легонечко ткнула ее двумя сложенными вместе пальцами в солнечное сплетение. Дюкина охнула, на секунду застыла, словно бы от удивления, и обессиленно плюхнулась обратно на место. Делать здесь мне было больше нечего. Когда я, поднявшись, подошла к двери, сержант уже открыл ее. Клавка, готовая выскочить наружу, метнулась от меня в сторону.
— Где «ствол»? — выпуская меня, спросил сержант.
Отпираться было бессмысленно.
— У меня есть разрешение, — улыбнулась я.
— Вы не должны были входить сюда с оружием, — звякнув замком, заявил он.
— Что же нам теперь делать? — пожала я плечами.
— Давайте его сюда, — решительно заявил он после некоторой паузы.
— Зачем это? — удивилась я, глядя на него в упор. — Я же сказала, что у меня есть разрешение на ношение оружия, — я достала из сумочки ламинированный прямоугольник с печатью.
В конце концов мне удалось замять этот маленький инцидент, и мы расстались с сержантом если и не друзьями, то как хорошие приятели. Правда, для этого мне пришлось пообещать ему никому не говорить, что он пропустил меня в клетку, не поинтересовавшись, есть ли у меня оружие.
ГЛАВА 6
Я немного посидела в машине, обдумывая ситуацию, хотя, не буду скрывать, меня так и подмывало во весь опор ринуться на квартиру Ольги Зарубиной, где я надеялась ее застать, чтобы задать несколько не слишком приятных для нее вопросов. Но я знала, что спешка, как правило, не приносит результатов. Положительных результатов, имею я в виду. А меня интересовал только положительный результат, то есть разоблачение убийцы Дюкина. В том, что это сделала не жена, я была почти уверена. Во-первых, она не знает, где находится орудие убийства, а во-вторых, она не умеет стрелять. Она даже не знала, что нужно снять пистолет с предохранителя и дослать патрон в патронник. Конечно, был очень маленький шанс, что кто-то до нее проделал все эти манипуляции с пистолетом и он был, что называется, подготовлен к «работе». Но шанс этот был настолько мал, что я не стала принимать его во внимание, во всяком случае, пока.
Что же заставило Дюкину взять на себя вину? Это было не понятно. Первое, что пришло мне в голову: она знает убийцу и хочет его выгородить. Но как же нужно любить человека, чтобы взять вину на себя?! Способна ли Вероника вообще на сильные чувства? А может, кто-то под страхом смерти заставил ее сделать такое признание? Нет, что-то здесь не так. Я же разговаривала с Дюкиной буквально за несколько минут до ее выступления в прямом эфире. Она была немного раздражена, да, но не испугана. Или она очень хорошо умеет скрывать свои чувства? Она ведь в какой-то мере актриса.
Конечно, все мы актеры в этом мире. Но уж я-то должна была сразу ее раскусить! Так ведь нет, ей удалось-таки какое-то время, пусть непродолжительное, поводить меня за нос. А оказалось, что Степан Федорович был прав: его невестка себя оговорила.
В любом случае, мне необходимо было продолжить общение с Зарубиной. Я позвонила на студию, мне ответили, что Зарубина ушла домой. Поэтому я отправилась прямиком к ней.
* * *
Зарубина была очень удивлена, когда я позвонила ей из машины, но спустилась, чтобы отпереть мне дверь подъезда. Увидев меня, она едва не потеряла дар речи.
— Вы? — только и смогла она произнести, вытаращив на меня свои зеленые глаза.
— Здесь нет ничего странного — я веду расследование обстоятельств гибели Альберта Степановича.
— Но… — она вращала глазами, — его жена…
— Это ничего не меняет, может, мы поднимемся к вам?
Она зашагала вверх по лестнице, отперла входную дверь и отступила в сторону, пропуская меня в квартиру. Я прошла в ту самую гостиную, где с большим интересом несколько часов назад слушала запись с автоответчика.
— Садитесь, — небрежным жестом Ольга указала мне на низкое кресло возле журнального столика.
Я села в него, а она приземлилась в кресло, которое стояло перед телевизором, немного развернув его. Минуту мы молчали. Я видела, что моя собеседница грустна и даже подавлена. Неужели так переживает за подругу? А что, вполне возможно. Люди частенько горят завистью, делают гадости своим сослуживцам или соседям, а когда с теми случается какое-нибудь несчастье, играют в сочувствие или на самом деле сострадают им. Некое подобие запоздалого раскаяния, вызванного спокойной уверенностью, что их недругов «бог покарал».
