Беатрис подошла, в то время как она вскрыла печать и развернула негнущуюся пергаментную бумагу.
«Мне известна ваша тайна».
Сердце замерло, а потом ухнуло вниз. Почерк был тем же самым, та же самая подпись — «Всегда Ваш». Но если все предыдущие письма носили отпечаток легкомыслия, то в этом содержалась угроза, на которую нельзя было не обратить внимания.
У нее была единственная тайна, которая касалась ее матери и прошлого. Как этот человек мог обнаружить ее? На этот вопрос не было ответа. Но еще важнее, что он собирается делать с этой информацией? Начнет ее шантажировать? Во что обойдется его молчание? Сможет ли она заплатить?
Было ли простым совпадением то, что это письмо пришло после ее встречи с Нортом? Возможно ли, что автор — один из тех, с кем она была знакома в прошлом? Один из тех, кто знал и Норта? Не хотелось верить, но это было бы логично.
А мог ли Норт быть этим самым поклонником? Даже мысль об этом казалась сплошной глупостью. Норт не способен на такое. Или способен? И какую цель он мог преследовать, отправив подобное послание?
— Миледи? — Жани сильно встревожилась. — С вами все в порядке?
Октавия откашлялась и кивнула:
— Все в порядке. Кто его принес, Жани?
— Посыльный, миледи. Какой-то парнишка.
Как всегда. Письма всегда приносили мальчишки, все время разные. Они ничего не знали про того, кто их нанимал.
— Что собираешься предпринять? — Беатрис тронула ее за руку.
— Ничего. — Октавия решила, что не поддастся. Этот ее воздыхатель никогда не войдет в число тех, кто может влиять на ее жизнь.
Да и если ей вдруг захочется что-нибудь предпринять, как она это сделает, не раскрывая подробностей своего прошлого Спинтону или кому-нибудь еще? Кому можно довериться? Никому. Даже Норту.
Пока никому.
Глава 4
Офисы на Боу-стрит под номерами три и четыре были непритязательными, скудно обставленными, но чистыми. Каждый дюйм резного дерева сиял от полировки. В утреннем воздухе пахло политурой, воском и лимоном. Пока ничто не могло перебить стойкий табачный дух и шлейф аромата только что сваренного кофе. Очень скоро в эту умиротворенную тишину ворвутся гам и лондонские запахи. Вонь немытых тел — этот признак дна, — станет проникать в поры, оседать на одежде, на их волосах. Но сейчас Боу-стрит еще не опустилась до уровня преступников, которых сюда свозили.
Именно поэтому Норт выбрал утренний час, чтобы прийти на место своей бывшей работы по судебной повестке, присланной ему Дунканом Ридом — главным судьей.
— Чем могу помочь, Дункан?
Сидевший за тяжелым дубовым столом, по слухам, принадлежавшим в свое время самому Генри Филдингу,[3] Дункан Рид посмотрел на Норта глазами старого, мудрого волка.
— Тебе тоже доброго утра, Норт. Кофе?
Откинув полы плаща, Норт уселся на один из потертых, но чистых стульев, стоявших перед столом.
Дункан взял с подноса на приставном столике маслянисто блестевший кофейник и наклонил над треснувшей фарфоровой чашкой. Если вкус напитка будет таким же, как запах, то всю следующую неделю Норту вряд ли удастся заснуть.
Получив в руки чашку с благоухающим черным кофе, над которым вился парок, Норт откинулся на спинку и стал ждать, когда Дункан заговорит.
— Мне стало известно, что ты имел какие-то дела с несчастной по прозвищу Черная Салли.
Норт кивнул:
— Она мне помогает. Я сейчас занимаюсь одним убийством. А в чем дело? Твои ребята загребли ее?
В глазах Дункана ничего не отразилось.
— Мог бы и поделиться, что у тебя за дело. Ее нашли сегодня рано утром.
У Норта похолодело в груди.
— Нашли?
— В какой-то аллее на Уайтчепел! С перерезанным горлом. — Дункан говорил сухо, глаза ничего не выражали, но он очень внимательно следил за Нортом, взвешивая его реакцию.
Значит, ее убили. Бедная Салли. Норт опустил голову. Подобная смерть не такая уж редкость на улицах, но это совсем не значило, что убийства стали для него привычнее, чем десять лет назад. И тут он вздрогнул. Он отправил одного из своих людей наблюдать за Салли. Почему посланный ничего не сообщил ему ночью?
Норт поднял глаза. На этот раз во взгляде Дункана промелькнуло сочувствие.
— Твоего парня нашли неподалеку от нее.
Норт зажмурился. Он сосредоточился на горячей чашке в руках, чтобы ее жар сломил холод, побежавший по жилам. Харрис мертв! Ему было всего двадцать два, и он всегда вел себя так осмотрительно! И очень серьезно относился к работе.
— Судя по всему, там произошла схватка, — словно издалека донесся голос Дункана. — Он оказал сопротивление.
Конечно, оказал. Но это уже было не важно. Важно то, что Харрис проиграл. Салли проиграла. Норт потерял их обоих. Он отвечал за них и позволил им погибнуть. Это его ошибка. С которой теперь придется жить.
— Спасибо, что сказал. Дункан кивнул:
— Мне хотелось, чтобы ты узнал до того, как весь город заговорит об этом. Есть соображения, кто за этим стоит?
— Харкер. — Человек, против которого Норт копал последние три месяца. Тварь! Сейчас был один из тех моментов, когда Норту хотелось наплевать на закон и самому схватить Харкера. С пистолетом в руке. Всадить пулю между глаз — и конец бандиту!
Дункан покачал головой:
— Теперь мы тоже начнем за ним охоту.
Норт метнул взгляд на своего бывшего начальника:
— Он — мой. Дункан еще раз кивнул:
— Понял.
— Бедная Салли! Бедный Харрис! Вот дьявол. — Невидящим взглядом Норт долго смотрел в стену позади Дункана, потом сокрушенно вздохнул. Нужно отправляться к матери Харриса. Именно Норту предстоит сообщить весть, что ее младший сын погиб.
— Зачем тебе делать это самому? — спросил Дункан. — Зачем вообще нужно заниматься всем этим? Человек с твоими взглядами может добиться гораздо большего и на более высоком уровне.
Еще один тяжкий вздох. Опять он за старое! Дункан, а заодно с ним Уинтроп и старший брат Брам несколько месяцев пытались уговорить Норта уйти в политику. Они продолжали уговаривать его даже после того, как он предотвратил покушение на принца-регента. Брама тогда настолько занесло, что он предложил Норту стать членом парламента от округа в Сомерсете, где у Райлендов было поместье. А учитывая пэрство Брама, можно было не сомневаться, что Норт сумеет осуществить свои идеи и чаяния и изменить нынешнюю систему борьбы с преступностью. Провести реформу полицейских сил в масштабах всей страны.
Но смог бы он променять удовольствие от «живой» работы на закулисную деятельность?
