– Витицкая, – напомнил Дронго, перебирая в памяти всех пациентов, – вы ничего не сказали про нее.
– И не скажу, – отрезала Клавдия Антоновна, – она у нас на особом счету. Можете поверить, что она уже два раза в город уезжала. У нас такого никогда не было. Одевается и уезжает. Вызывает машину и едет в город. А потом возвращается как ни в чем не бывало. У нее уже все внизу вырезали, метастазы пошли, но она все еще за собой следит, думает, что может все повернуть обратно.
– Разве это плохо? Шаблинская тоже за собой следит. По-моему, это очень достойно, и такое мужество заслуживает уважения. Если люди не хотят сдаваться даже перед лицом таких страшных болезней…
– Я против этого ничего не говорю. Только зачем себя так мучить? Витицкая два раза уезжала в город и два раза возвращалась. А потом плакала так громко, что ее во всех палатах слышали. И истерики такие устраивала, что мы с врачами еле-еле ее успокаивали. Приходилось даже уколы делать.
– Это тоже понятно. Она вырывается в другую жизнь, видит все, чего уже лишена и скоро будет лишена навсегда. И у нее происходит нервный срыв…
– Вы действительно психолог? Или сыщик? – спросила Клавдия Антоновна.
– И то, и другое одновременно, – честно ответил Дронго.
– Ей лучше не ездить в город, – убежденно сказала санитарка, – не нужно так себя мучить. Раз уж сюда попала, то смирись и живи, как остальные. Это не нам решать, кому и когда уходить.
– Люди не способны смиряться так легко с подобными обстоятельствами, – возразил Дронго. – Значит, Витицкая в ту ночь не была в хосписе?
– Кто вам такое сказал? Конечно, была. Только она спала. Вернулась днем из города, разбила посуду в столовой, устроила истерику, плакала, кричала, что у нее нет детей, а у Антонины три дочери. Потом мы сделали ей укол, и она заснула.
– Они не ладят с соседкой?
– Души друг в друге не чают. Антонина только ее и пускает к себе. Но иногда такие срывы случаются. У Витицкой ведь три мужа было, и ни одного ребеночка. А у Антонины Кравчук действительно три дочери. И все три красавицы. Старшая несколько раз сюда приезжала, только мать запретила ей здесь появляться. Я фотографии видела, девицы просто на подбор. Самое важное, чтобы им материнская болезнь не передалась. Каждый день Антонина Бога об этом молит. Не за себя, а за девочек своих просит. Чтобы счастливы были и долго жили безо всяких болезней. Вот, наверно, Витицкая видит это и переживает. Ей ведь молиться даже не за кого. Мужики как кобели: сделали свое дело – и в сторону. Даже не навещают ее. Только двоюродные сестры иногда появляются. Вот ей и обидно бывает. А к Антонине почти каждый день муж приезжал. Она ему тоже запретила сюда приезжать. Не нужно, говорит, меня жалеть. А ведь пациентам прежде всего это нужно. Чтобы помнили о них, жалели, приезжали. Знаете, как они радуются таким посещениям! Только родственников тоже понять можно. Разве есть охота каждый день своего близкого человека в таком состоянии видеть? Только расстраиваешься.
Вейдеманис беспокойно шевельнулся. Он, видимо, вспомнил свою историю. Врачи считали, что у него почти нет шансов, но операция прошла хорошо и он выжил вопреки всему. Сейчас он, очевидно, вспоминал перипетии своей истории.
– Давайте по порядку, – предложил Дронго. – Когда начались приступы у Радомира? До того, как в реанимационную палату к Боровковой вошли ваш врач и санитарка? Или после?
– До этого, – немного подумав, ответила Клавдия Антоновна, – было уже совсем поздно.
– Значит, можно предположить, что он был в сознании, когда убивали Боровкову?
– Можно, – опять немного подумав, согласилась санитарка, – только он с ночи начинает чувствовать себя плохо.
– Я сейчас исследую только гипотетические возможности. Как версии, – пояснил Дронго. – Когда сделали укол Витицкой?
– Перед ужином.
– Следовательно, она спала и не могла выйти из своей палаты?
– Да. Она даже не ужинала.
– Мишенин принимает снотворное?
– Да, я ему сама относила таблетку.
– Посмотрите, как сужается круг подозреваемых. Остаются шесть человек. Один мужчина – Арсений Угрюмов, который как раз ходил по коридору, и пятеро женщин: балерина Шаблинская, супруга бывшего министра Ярушкина, ваш знаменитый директор Тамара Забелло, бабушка Желтович и Антонина Кравчук. Все правильно?
– Антонину уберите из этого списка. Она не выходит из палаты, стесняется.
– Но теоретически она ведь могла выйти из палаты?
– Да, могла.
– Шесть человек вместо тринадцати, – подвел итог Дронго. – Тоже много, но уже гораздо лучше.
– Если вы ищете того, кто это мог сделать, то я вам могу сказать, – неожиданно предложила Клавдия Антоновна.
– Мы вас слушаем.
– Тамара Рудольфовна, – спокойно сообщила санитарка. – Она еще в хорошей физической форме. У нее сильные руки бывшей ткачихи – она ведь начинала у себя на фабрике обычной ткачихой, потом пошла по комсомольской и партийной линии, дослужившись до директора. И, конечно, это было нашей ошибкой – поместить их с Боровковой вместе. Они ведь знали друг друга еще по совместной работе в Ленинграде. И еще тогда не очень любили друг дружку. А тут остались вместе, в одной палате…
– Это была идея Светланы Тимофеевны, как вы сказали, – вспомнил Дронго. – А почему Федор Николаевич не возражал? Разве он не понимал, какую искру может высечь столкновение этих двух женщин?
– Понимал, конечно. А может, он решил не спорить со своим заместителем? – усмехнулась Клавдия Антоновна.
– Чтобы ее подставить, – понял Дронго. – Она ведь не разбиралась в ваших тонкостях. Если между женщинами что-то произойдет, то тогда все можно будет легко свалить на своего заместителя, которая и приняла такое странное решение, объединив их в одной палате.
– Я вам ничего такого не говорила, – строго возразила санитарка.
– Разумеется, не говорили, я сам догадался. И теперь понятно, почему он не стал возражать против такого решения. Ему тоже нужен был скандал, только направленный против Клинкевич. Если одна старуха убила другую в результате их полной несовместимости, то виновата в этом будет врач, которая поселила двух таких неуравновешенных пациентов в одну палату.
– Так она и виновата, – упрямо кивнула Клавдия Антоновна, – она все это и организовала. Поэтому я думаю, что Тамара Рудольфовна поднялась на второй этаж и свою соперницу, значит, придушила. У нас говорят, что погибшая два года возражала против присвоения звания Героя Социалистического Труда нашей Тамаре Рудольфовне. Представляете, как они ненавидели друг друга?
– Теперь представляю, – согласился Дронго. – Значит, вы думаете, что это могла быть она?
– Она ведь одна оставалась в палате, – напомнила санитарка, – никого рядом не было.
– Желтович тоже была одна. От нее увезли Идрисову, – вставил Вейдеманис.
– Казимира Станиславовна даже мухи не обидит, – возразила санитарка. – Хотя вы правильно сказали: она тоже была одна. Остальные были все вместе. Кроме Угрюмова.
– А он как относился к погибшей?
– Терпеть ее не мог. Просто ненавидел. Она однажды такое устроила в столовой! Ей еда не понравилась, а Угрюмов, наоборот, попросил добавки. Вот она и начала кричать на него, что он быдло, сам себя угробил, умирает от своего алкоголизма. Не дала ему спокойно поесть. Он встал и ушел. А она еще долго не могла успокоиться. Кричала, что они все болеют, а он сам себя убил, разрушив свою печень алкоголем. И все это слышали.
– Вы ее тоже не очень любили?
– А почему я должна была ее любить? Я санитарка, у меня своя работа. Уколы я ей делала, как и остальным, еду приносила, убирала. А любить ее я была не обязана. И вообще я никого не обязана любить, кроме своих близких.
– У вас были посещения в тот день?
– Кажется, были. Но я точно не помню. Лучше посмотреть записи в журнале нашего завхоза. Там все строго отмечается, кто когда пришел и ушел. У нас праздных посетителей не бывает. Все должны бахилы надеть и белые халаты. И пускают к нам только с разрешения главного. Это уже как закон.
– Понятно. Могу я попросить вас, чтобы о нашей беседе никто не знал?
– Никто и не узнает, – ответила она, – раз так нужно. До свидания!
Клавдия Антоновна вышла из кабинета. Дронго поднялся следом, прошелся по кабинету, посмотрел на Эдгара.
– Нужно было сюда приехать, чтобы узнать столько нового. Судя по всему, битва за кресло главного врача идет нешуточная, и здесь не брезгуют любыми методами. Клинкевич, конечно, не ангел, но и ее шефу тоже далеко до ангельских крыльев.
– Каков поп, таков и приход – так, кажется, говорят, – невозмутимо заметил Вейдеманис.
– Нужно поговорить с Мокрушкиным, – предложил Дронго. – Интересно, где сейчас хозяин кабинета?
– Пойдем поищем обоих, – предложил Вейдеманис, – только нужно быть внимательнее и осторожнее. Ты видишь, как быстро и умело нас вычислила эта санитарка.
