— А ты хотел бы, — порази тебя Юпитер! — чтоб они выдали своего вождя? — крикнул широкоплечий моряк, выступая из толпы. — Их дело — не наше дело, но они рабы, а были когда-то свободными.
— Ну и что ж? — возразил тщедушный легионер. — Мы не терпим мятежей, хотим одного: чтобы было спокойно в республике да чтоб не притесняли нас нобили…
— Бьюсь об заклад, что ты лишился своего поля! — крикнул моряк. — То-то ты против рабов, которые возделывают землю!
— А ты за них?
Моряк промолчал.
Сервий слушал, не вступая в беседу.
Сервий высадился в Тиндарисе[95] и вместе с легионерами направился в таберну.
Уже издали он увидел пёструю вывеску над лавочкой: большой петух с полураскрытым клювом, казалось, собирался запеть.
— Вот он, приют мореплавателей! — сказал моряк, переступая порог.
Гул голосов метнулся навстречу, оглушил их. Легионеры остановились перед большим столом, сложенным из кирпичей; на нём стояли четыре глиняных горшка с пищей. На грубых скамейках сидели ремесленники. Рядом со столом находилась печь, а за ней полки, уставленные сосудами, служившими мерой. Перед печью суетилась пожилая растрёпанная сириянка в дырявой тунике, а лысый, невзрачный хозяин, с рыжей щетиной на щеках и рассечённой, должно быть в драке, губой, будил двух жрецов Кибелы[96], храпевших на грязном полу.
Увидев новых посетителей, хозяин бросился к ним и заискивающе заговорил:
— Сам Нептун привёл в нашу счастливую гавань таких знатных мореплавателей! Что подать господам?.. Отведайте с дороги холодного отваренного гороха — он утоляет голод и жажду. А затем требуйте чего хотите: есть сырая капуста и бобы в стручках, приправленные уксусом, печёные орехи, полента[97], варёная баранья голова и свинина с чесноком и луком…
— Подай нам поленты да по куску бараньей головы и хлеба, — приказал моряк.
— Господин прикажет плебейского хлеба?
Так называли грубый ячменный хлеб, самый дешёвый, доступный беднякам.
— Какого же иного — порази меня Юпитер! — Моряк улыбался. — Ржаного мы не любим — очень нежен… Да ещё подай вина…
— Есть только критское[98], варёное.
Они уселись на скамьях рядом с ремесленниками.
Сервий попросил свинины, вина и пирожков с сыром.
Принявшись за еду, он равнодушно прислушивался к разгоравшейся за столом ссоре. Спорил грузчик с хозяином.
— Ты что, старая подошва, подал мне? — кричал пьяный грузчик, потрясая бараньей костью, с которой текла подливка. — А ещё говорил: Меркурий[99] и Аполлон с тобой! Какая же тут выгода и здоровье? Пусть Меркурий за эту выгоду лишит тебя посетителей, а Аполлон здоровья!
— Да чего ты хочешь! — возражал хозяин. — На кости было больше мяса, чем надо. Ты обглодал кость, напился и забыл об этом, а теперь требуешь…
— А я говорю, что ты лжёшь!
— Ну, не будем спорить, — примирительно сказал хозяин и налил ему вина. — Пей за здоровье Алкона и молись Аполлону!
— Ну и мошенник же ты, Алкон! — добродушно засмеялся грузчик, обнимая его.
Покончив с едой, Сервий хотел было уйти, но в это время заметил пристальный взгляд моряка.
Несколько мгновений моряк смотрел в упор на Сервия.
— Ты кто? — спросил он.
— Разве не видишь — я плебей! — ответил Сервий.
— Я заметил тебя ещё на судне. Там ты только слушал. Сначала я было подумал: «Вот соглядатай, подлец, получающий за предательство с головы — порази его Юпитер!», а потом увидел, что ошибся.
— А может быть, не ошибся?
— Молчи! Я знаю людей. Когда говорили о рабах, ты так задумался, что можно было бы тебя обобрать, унести твою сумку…
— А в сумке-то кусок хлеба, сыр, оливки да запасная туника.
Моряк засмеялся.
— Ты мне нравишься, — сказал он. — Моё имя Аврелий. А твоё?
Сервий назвал себя.
— Уйдём отсюда… — предложил Аврелий. — Пойдём, я познакомлю тебя со своим дядей Нумерием. Сам я скоро ухожу из города. Оба мы плебеи. Ты разорился, а я на краю разорения. Мой участок возле Капуи. А что от него осталось? Виноградник да маслинник, а поле продано за долги.
Когда они вышли на улицу, Сервий спросил:
— У тебя есть семья?
— Жена и двое детей.
Узнав, что Сервий ищет свою невесту, Аврелий удивился:
— И ради невесты ты приехал сюда?
— Ради неё.
— Должно быть, очень её любишь?
Сервий не ответил: воспоминания о Тукции с новой силой охватили его. Волнуясь, он сжал руку Аврелия:
— Ты старше меня — посоветуй, где искать их, куда направиться.
— Обо всём поговорим у Нумерия. Он опытнее меня и даст лучший совет, — сказал Аврелий.
Вскоре они подходили к небольшому домику, выглядывавшему из-за деревьев.
Глава XVI
В полутёмном атриуме пахло зеленью и цветами, набросанными у ларария. Высокого роста человек, уже пожилой, с тёмными пытливыми глазами и длинными, до плеч, волосами, поднялся навстречу Аврелию и Сервию. Это был Нумерий.
— Привет тебе, отец! — воскликнул Аврелий. — Я из Италии. Побывал в Риме и вот познакомился с Сервием. Мы подружились…
Нумерий приветливо улыбнулся.
Сервий рассказал, кто он, зачем приплыл в Сицилию, сколько несчастий ему пришлось претерпеть. Слушая его, Нумерий задумчиво качал головой. Затем он вдруг сказал:
— Я, кажется, смогу тебе помочь. Неподалёку от нас живёт один цветовод с дочерью… Они прибыли сюда не очень давно. Плебей не нравится мне — мрачен, скуп на слова, неприветлив. Зато его дочь Тукция…
— Тукция? — вскричал Сервий, хватая Нумерия за тунику. — Тукция? О боги!.. Это они, они!
Он был как безумный: лицо пылало, глаза сверкали, руки тряслись.
— Подожди, — остановил его Нумерий: — спокойствие в беде — уже полбеды. Ты должен спросить себя: разве нет одинаковых имён? Мало ли Тукций на свете!..
— Отец, отец!..
— Успокойся, Сервий, а то — клянусь Юноной! — не пойду к ним с тобой.
— Я уже спокоен, отец!
— Ну, идём! — сжалился Нумерий и направился к двери.
Сервий шёл с сильно бьющимся сердцем, с затуманенной головой; мысли неслись так быстро, что он ни на чём не мог сосредоточиться. Полоска синего, как небо, моря, сияющая глубина вверху, буйная зелень, выбивающаяся из-за оград, кривые улички предместья, покосившиеся хижины, мягкая дорожная пыль и купающиеся в ней, как воробьи, полунагие, чёрные от грязи и загара дети… Встречный ветерок дышал запахом моря, смешанным с ароматом роз, левкоев и восточных цветов. Из-за изгороди доносилась ворчливая речь; в ответ звенел свежий девичий голос: «Говорю тебе, отец, что эта роза больна. Взгляни на лепестки… и запах уже не тот, даже колючки затупились». — «Ты ошибаешься, Тукция… Роза как роза. Чего ты от неё хочешь?»
— Слышите, это моя Тукция! — шептал Сервий, подходя к изгороди и раздвигая кусты. Но голоса уже стихли. — Идём, идём, — торопил он Нумерия, — это они!
Сад благоухал так сильно, что с непривычки кружилась голова. Сервий шёл по дорожке как пьяный — мыслей не было. Перед глазами стояла Тукция, такая, какой он помнил её в день разлуки, — юная, загорелая, смеющаяся; он слышал её звонкий голос, от неё пахло вспаханной землёй и тёплым полбяным хлебом.
«Земля!» — подумал Сервий, и в памяти возникли поля, тихая деревушка, небо Италии…
У розового куста стоял человек в тунике и что-то говорил девушке, которая опускала срезанные розы в корзинку. При звуке шагов они обернулись. Нож выпал из руки девушки, лицо стало бледным, потом вдруг зажглось горячим пламенем радости.
— Сервий!
— Тукция!
Она была такая же, как несколько лет назад, и не такая: выросла, пополнела, лицо округлилось, только глаза были те же — живые влажные виноградины; та же родинка на подбородке и те же ямочки на щеках, когда она улыбалась.
Они держали друг друга за руки, а глаза их говорили о любви, верности, о незабвенном прошлом, о днях тревог и радостей…
Деций подошёл к ним.
— Как ты нас нашёл? — обратился он к Сервию.
— Я повсюду искал вас… Почему вы не дали о себе знать в родные Цереаты?
Деций усмехнулся:
— Зачем? Чтобы какой-нибудь нобиль, друг Сципиона Назики, узнал о нас и сообщил этому оптимату? Ведь — я остался ему должен за семена и за работу раба, нанятого у него для обработки поля.
— Значит, ты скрываешься?
— Скрываюсь. Но я думаю так: время сотрёт мой долг из памяти Сципиона Назики, и я смогу вернуться на родину. — И, помолчав, Деций спросил: — Ну, а ты — тоже разорился?
Сервий рассказал о своей жизни. Не выпуская руки Тукции, он обратился к Децию:
— Теперь, когда я нашёл её, боги помогут нам соединиться. Не так ли, Деций?.. Но ты хмуришься…
— Зачем ты обнял её, держишь за руку? — рассердился Деций.
