– Вы корреспондент П. Карельский? – обратилась к нему Надежда, изображая крайнее уважение.
– Ну я! – Ячменный приосанился. – Все-таки знает меня читающая публика! Помнят люди Пашку Карельского! А эти, в «Выборгском крае», не хотят мои материалы печатать! Говорят, что я утратил чувство современности! Утратил, блин, связь с родным краем! Как это я утратил, когда это чувство у меня впитано, можно сказать, с козьим молоком матери! А вам, женщина, что – автограф написать?
– Это как-нибудь в следующий раз, – вежливо отказалась Надежда. – Я с вами вот о чем хотела поговорить. Пять лет назад вы писали о Выборгском маньяке…
– Точно! – Корреспондент засиял, как медный самовар. – Тогда небось они за каждую мою строчку дрались! И гонорары платили по самому высшему разряду! И размеры статей не ограничивали! Потому что самая настоящая сенсация! Это был, можно сказать, звездный час Павла Карельского! Я же ведь и название это для него придумал – Выборгский маньяк! С моей, можно сказать, легкой руки оно за ним закрипе… закрепилось! – Он с интересом взглянул на Надежду и спросил: – А вы, стало быть, читали те мои публикации? Помните их? Вот ведь, годы проходят, а настоящая-то журналистика не забывается! Вот она, сила слова!
– А нашли в конце концов этого маньяка? – полюбопытствовала Надежда.
– Нашли?! – Ячменный выкрикнул последнее слово с таким искренним возмущением, что с деревянного стеллажа в глубине помещения сорвался пустой упаковочный ящик и с грохотом горной лавины обрушился на пол.
– Гражданин Ячменный! – строго проговорила молоденькая служащая, на мгновение прекратив штемпелевать письма. – Либо соблюдайте порядок, либо покиньте помещение!
– И покину! – отозвался корреспондент. – И немедленно покину! Поскольку здесь меня совершенно не понимают… – Он повернулся к Надежде и предложил ей совсем другим голосом: – Пойдемте в одно приличное место, посидим… я вам там расскажу всю эту трагическую историю. Потому что я вижу – вы истинный ценитель слова! Вы поймете муки творческой натуры!
Надежде совсем не хотелось понимать муки нетрезвой «творческой натуры», тем более не хотелось сидеть с Ячменным в «приличном месте», но она поняла, что это единственный способ раздобыть ценную информацию о делах пятилетней давности, и она скрепя сердце отправилась вслед за Павлом.
Идти им пришлось совсем недолго: в этом поселке все сколько-нибудь заметные учреждения культуры и прочие общественные заведения располагались рядом.
Ячменный подвел ее к приземистому одноэтажному домику, выкрашенному в непритязательный голубой цвет, с яркой вывеской «Василек» над дверью.
Надежда поняла, что это то самое питейное заведение, которое фигурировало в одной из статей про маньяка.
Внутри заведение оказалось неожиданно чистым.
Видимо, эта чистота стоила немалых стараний стоявшей за стойкой буфетчице – пухленькой и розовощекой особе лет сорока в белом кружевном переднике и такой же наколке на мелко завитых соломенных волосах.
Большинство столиков было занято представителями местного населения, но Павла узнали, и двое трактористов подвинулись, освобождая ему и его спутнице часть стола.
Узнала Ячменного и буфетчица.
– Павлик! – окликнула она его недовольным голосом. – Ты со мной еще за прошлый раз не расплатился!
– Зинуля! – Ячменный рванул рубаху на груди. – Я с тобой расплачусь! Я с тобой непременно за все расплачусь! Непременно и обязательно! Ты ведь меня знаешь: я – всегда! Вот меня сейчас напечатают в «Комсомолке», и я раз и навсегда расплачусь с долгами…
– Знаю я тебя! – отмахнулась Зина. – В «Комсомолке»! Тебя уже и в многотиражку птицефабрики, и то не пускают!
– Вот она – судьба творческой личности в России! – горестно проговорил корреспондент, повернувшись к Надежде. – Женщина, может быть, вы ссудите мне сто рублей одной купюрой? Я вам верну, я вам непременно верну!
– Обязательно одной? – удивленно спросила Надежда. – А две по пятьдесят не устроят гиганта мысли?
– Можно и по пятьдесят, но сто – это как-то благороднее!
– Да ладно уж, пусть будет сто, только, пожалуйста, не напивайтесь! – Заинтригованная Надежда дала корреспонденту денег.
Он ненадолго удалился и вернулся с графинчиком водки и тарелкой с крупно нарезанной сельдью.
– Ну так чем же закончилась история с маньяком? – напомнила Надежда о теме их разговора.
– Ничем! – выдохнул Павел, опрокинув в рот первую рюмку водки и удовлетворенно зажмурившись. – Они его так и не поймали. Хотя рапортовали в центр об успешном раскрытии дела. И убийства действительно прекратились…
– Не поняла. – Надежда не сводила глаз с Ячменного. – Почему же тогда вы уверены, что его не поймали?
– Интуиция! – Павел постучал себя в грудь. – Моя журналистская интуиция!
Надежда Николаевна и сама придавала собственной интуиции большое значение, поэтому отнеслась к словам неудачливого корреспондента с долей понимания.
– Но все-таки на чем-то эта ваша интуиция основана? – осведомилась она, машинально подцепив с тарелки кусок сельди.
– Угощайтесь, – вспомнил Ячменный о правилах гостеприимства и попытался налить Надежде водки, от чего она вежливо, но твердо отказалась. – Интуиция моя основана на том, что тот мужик, которого милиция взяла в качестве подозреваемого, ну никак не тянул на маньяка. Какой-то доходяга влез в пустующий дом, соседи шум подняли, милиция его задержала и оприходовала как маньяка. Главное дело, сперва он сам вроде бы сознался, что тех людей убивал…
– Ну вот видите! Может, это и был тот маньяк? Не стал бы невинный человек на себя наговаривать!
– Да очень часто разные бомжи на себя чужие преступления берут, чтобы в тепле отсидеться. Опять же славы хочется, пусть даже такой… потом, правда, он стал отпираться, да машина уже закрутилась, следствие пошло полным ходом, тем более что после его ареста убийства прекратились. А через два месяца этот бомж в «Крестах» помер – то ли от туберкулеза, то ли соседи по камере забили. Ну на этом и дело закрыли. Только я все равно не верю, что это был наш маньяк! Да он с тем же Володькой Гореловым ни в жисть бы не справился! Володька, он был мужик исключительно здоровый. Я уж не говорю про Петра Самокруткина, тот вообще пятаки пальцами гнул!
– Ну, говорят, когда маньяк совершает свои преступления, в нем просыпается невиданная сила… неизведанные резервы организма… Некоторые знаменитые серийные убийцы с виду были совершенно безобидными людьми хилого телосложения…
– Вы, как я погляжу, очень в этом вопросе подкованная! – насмешливо проговорил Ячменный и лихо опрокинул вторую рюмку водки. – А только про Выборгского маньяка никто больше моего не знает! У меня такие материалы про этого маньяка собраны, такие материалы, хоть сейчас книгу пиши! Я ведь почти на его след вышел! Еще бы немного – и сам бы его вывел на чистую воду!
– Павлик, чего ты так раскричался? – одернула его буфетчица Зина. – Веди себя потише, ты здесь не один! Люди, может, хотят культурно отдохнуть…
– Все понял, Зинуля! – Ячменный понизил голос и проговорил, придвинувшись ближе к Надежде: – Я все его пять убийств досконально изучил, на каждом месте преступления побывал, собрал всю информацию… у меня этой информации столько накопилось… пять чемоданов в надежном месте припрятано! По чемодану на каждое убийство!
– Пять? Он совершил пять убийств? – заинтересованно переспросила Надежда.
– Ага, – подтвердил Ячменный и для большей убедительности продемонстрировал раскрытую пятерню.
– А я читала только про четыре. Про убийство Елизаветы Телегиной, Эрика Францевича Егера, Петра Самокруткина и Владимира Горелова. – Перечисляя имена жертв, она загибала пальцы.
– Верно, – подтвердил Ячменный и кивнул. Поскольку водка уже начала делать свое дело, а он и до того был не слишком трезв, кивок вывел его из неустойчивого равновесия, и корреспондент едва не свалился со стула. Придав себе более устойчивую позу, он слегка заплетающимся языком произнес: – А про Федьку-то и забыли!
– Про какого Федьку? – переспросила Надежда, на всякий случай отодвигая от Павла графинчик с остатками водки.
– Про Федьку Ломакина! – торжествующим тоном ответил Ячменный. – Про Федьку Ломакина-то вы и забыли!
– Я про него не забыла, я про него просто не читала. Мне эта заметка на глаза не попалась…
– Очень жаль! – Ячменный дотянулся до графинчика, налил себе еще водки, торопливо выпил и продолжил заплетающимся языком, но с большим воодушевлением: – Заметка про его тра… три… трагическую смерть была моей самой большой жур… журналистской удачей! Ее даже хотели выдвинуть на районную премию! В этой заметке мне удалось добиться сочетания высокого литературного стиля и лаконизма подлинного дока… документа! Но кому сейчас это интересно?…
– Мне интересно. – Надежда снова отодвинула графин, чтобы удержать незадачливого корреспондента в бодрствующем состоянии, но тот уже терял связность мысли. В последнем порыве он протянул руку вперед и указал на сидящего за соседним столом мрачного типа с густыми сросшимися бровями и глубоко посаженными глазами:
