– Мне интересно. – Надежда снова отодвинула графин, чтобы удержать незадачливого корреспондента в бодрствующем состоянии, но тот уже терял связность мысли. В последнем порыве он протянул руку вперед и указал на сидящего за соседним столом мрачного типа с густыми сросшимися бровями и глубоко посаженными глазами:
– Вот он все знает… он с Федькой был вот так… – Ячменный сдвинул два кулака, показав степень близости мрачного незнакомца с покойным Ломакиным. Это усилие отняло у него последние запасы энергии, и корреспондент уронил голову в тарелку с сельдью.
Надежда озабоченно посмотрела на безжизненного корреспондента, на всякий случай проверила его пульс.
Пульс был ровный, а когда из тарелки донесся могучий храп, она окончательно успокоилась: жизни и здоровью Павла Ячменного ничто не угрожало.
Она уже хотела покинуть гостеприимное заведение «Василек», как вдруг мрачный мужчина за соседним столом проговорил:
– Правду Пашка сказал. Мы с Федькой, покойником, большими друзьями были. И рыбу с ним ловили, и на охоту ходили… Федька, покойник, хороший охотник был! Выпить мог целый литр – и хоть бы что! Ни в одном глазу!
Надежда не очень поняла, почему способность выпить целый литр, не пьянея, говорит о покойном Федоре как о хорошем охотнике, но не стала сбивать нового собеседника с мысли.
– Попался бы мне тот гад! – прорычал он, сжав правую руку в огромный кулак. – Я бы его вот этой самой рукой…
– Как же это случилось? – спросила Надежда, пододвинувшись поближе к мрачному рассказчику. – Как погиб ваш друг?
– Собрались мы с ним на охоту… – Мужчина понизил голос. – Все уже собрали, кроме самого главного…
– Патронов, что ли? – догадалась Надежда.
– Каких патронов? – Рассказчик облил ее презрением. – Выпивки у нас не было. А без этого дела какая охота? Мало ли, ноги промочишь, и вообще…
– Так сейчас вроде с водкой нет проблем… в любом магазине в любое время продают. Совершеннолетним, конечно…
– Я на вас удивляюсь, женщина! – Мужчина снисходительно вздохнул, как будто разговаривал с малым ребенком. – Кто же на охоту магазинную водку берет? Вы бы еще эту… коку-колу!
– А какая еще бывает, кроме магазинной? – Надежда удивленно захлопала глазами.
– Известно какая! У нас некоторые старухи варят… очень даже качественно! Особенно Кузьминична, что возле пекарни живет. Что Кузьминична варит – вот это настоящая вещь, никакая магазинная не сравнится…
Надежда побоялась, что ее новый собеседник увлечется посторонней темой и забудет про покойного Федора, но тот вернулся к началу повествования:
– Вот он к ней-то, к Кузьминичне, и пошел. Ушел, и нет его… я жду-жду, думаю – что за дела, нам уже выходить пора, а Федьки все нет. Отправился искать его… подошел к домику Кузьминичны – ну, который возле пекарни, с коричневыми ставнями, у нее еще знак такой – если герань на окне, значит, можно заходить, товар имеется. Вижу – порядок, стоит на подоконнике горшок, хотел в окошко постучать, смотрю – а в кустах, возле этого самого окошка, Федька лежит… ну, думаю, это сколько же он выпил, если с ног свалился? Наклонился к нему, за плечо потрогал – а он уж остывать начал! Перевернул его на спину, смотрю – вот тут рана ужасная! – Мужчина показал на свое горло.
– На себе нельзя показывать, примета нехорошая… – машинально проговорила Надежда.
– Ну вот аккурат тут! – На этот раз рассказчик показал на горло безмятежно спящего Ячменного.
– На других тоже нельзя…
– Если бы мне тот гад попался, который Федьку порешил, я бы его своими собственными руками! – Рассказчик шарахнул по столу огромным кулаком.
– Василий! – строго прикрикнула на него буфетчица. – Ты не дома у себя! Ты мне всю мебель переломаешь, всю посуду перебьешь! Что же мне тогда – закрываться?
– Зинуля, все! Я тебя понял! – Надеждин собеседник стушевался, видимо, здешняя буфетчица обладала среди посетителей «Василька» непререкаемым авторитетом.
Надежда попрощалась с аборигенами и отправилась в медпункт.
На выходе из «Василька» она буквально нос к носу столкнулась с той невзрачной, но хорошо информированной старушонкой, которую встречала в поселковом магазинчике. Старуха пристально посмотрела на Надежду и довольно отчетливо пробормотала:
– Некоторые из себя много воображают, а сами что ни день по пивным шляются!
«Все, теперь моя репутация в поселке окончательно погибла! Слух распространится в полчаса, да еще и прибавят по пути вдесятеро!» – удрученно подумала Надежда.
Но сделать она ничего не могла и направилась в медпункт.
Гипс Люське не сняли, сказали, что нужно походить еще недельку. Люська по этому поводу не сильно расстроилась, вообще она глядела лисичкой, и Надежда заподозрила, что ее бедовая соседка разжилась где-то если не водочкой, то какой-нибудь бормотухой.
Люська подхватила костыль и бодро похромала к переезду, где должен был ждать их участковый.
– Говорит доктор, что нога плохо заживает! – громко делилась она. – Ты, говорит, Люся, наверное, тяжелую физическую работу выполняешь, нужно себя поберечь… Вот я скажу Николаю – пускай меня на руках носит…
Тут из-за поворота показалась монументальных размеров бабища, занявшая едва ли не всю не слишком широкую улицу. Люська мигом заткнулась, как будто ей всунули кляп, и подхватила Надежду под руку. Надежда сначала не обратила внимания, потом ощутила, как ее спутница напряглась как струна, и все поняла.
Бабища двигалась не спеша, Люська тоже сдержала шаг. Еще она упорно старалась не хромать и прятала костыль за спину. По всем признакам встретившаяся личность вполне могла быть законной половиной участкового Николая Ивановича – Анфисой.
Поравнявшись с теткой, Надежда навскидку определила ее вес примерно в центнер. На ней был бирюзового цвета сатиновый халат в пунцовых розах, короткие волосы выкрашены в темно-рыжий цвет. Как видно, прошло уже немало времени с тех пор, как тетка посещала парикмахера, из-под рыжих отросли свои сивые волосики, так что издалека казалось, что тетка сверкает лысиной.
Очутившись в непосредственной близости, законная глянула на Люську с такой глубокой ненавистью, что даже Надежде стало нехорошо.
«Как бы не разодрались они тут, – опасливо подумала она, – тогда и мне попадет ни за что».
То ли Люська была не в лучшей форме и трезво прикинула свои возможности, то ли храбрилась только на словах перед Николаем, однако она опустила глаза в землю и прошла мимо соперницы, ничего не сказав. Та, поравнявшись с Люськой, прошипела себе под нос:
– Есть же некоторые, у которых совести на медный грош не имеется! – После чего она торжествующе задрала нос и тоже поплыла по своим делам.
– Зараза толстомордая! – прошипела Люська, благоразумно дождавшись, когда законная скрылась за поворотом, приостановилась и плюнула ей вслед.
– Павлик, ты не дома у себя! – проговорила буфетчица Зина, похлопав Ячменного по плечу. – Ну-ка просыпайся да иди домой досыпать! Я скоро закрываюсь, и вообще у меня здесь не ночлежка!
Зина с виду была особой миловидной и женственной, но рука у нее была тяжелая, иначе она не выжила бы в грубом мужском мире и не смогла бы выстоять за стойкой «Василька». От ее легкого прикосновения незадачливый корреспондент чуть не свалился на пол. Он открыл глаза, с трудом оторвал лицо от стола и огляделся мутным взглядом. На столе перед ним стояла тарелка с недоеденной селедкой и надписью «Общепит» на краешке, несколько мелких кусочков прилипли и к его лицу. Вокруг с назойливым жужжанием кружили наглые мухи. В голове тяжело грохотало, как будто там перекатывались булыжники, оставленные на обширной территории Карельского перешейка в суровые времена ледникового периода.
В общем, жизнь была кошмарна и отвратительна. И вдруг Ячменный увидел перед собой графинчик, в котором еще оставалось граммов двадцать водки!
Павел торопливо схватил графин и вылил его содержимое в свою пересохшую глотку.
Живительная влага прокатилась по его пищеводу, как дождевые потоки по глинистому руслу пересохшего в засуху ручья.
Жизнь сразу же стала лучше и веселее, она заиграла всеми цветами радуги и защебетала веселыми птичьими голосами.
– Зинуля, хочешь, я на тебе женюсь? – радостно воскликнул воскресший корреспондент и чмокнул буфетчицу в румяную щеку жирными от селедки губами.
– Ты сперва умойся и зубы почисти, жених! – беззлобно отозвалась Зинуля и вытерла щеку обрывком бумажного полотенца.
– Все понял! – отозвался корреспондент, поднялся из-за стола, нетвердыми шагами покинул гостеприимные стены «Василька» и направился к своему дому.
Трудясь на скудной ниве районной журналистики, Павел Ячменный не нашел времени обзавестись семьей. Возможно также, он не нашел в родном поселке женщины, которая смогла бы нести тяжелое бремя жены журналиста. Так или иначе, незадачливый корреспондент проживал в гордом одиночестве на окраине поселка в маленьком домике, доставшемся ему от рано умершей матери. Точнее, проживал он не в одиночестве, а вдвоем с огромным сибирским котом Тимошей, таким же, как он, убежденным холостяком.
