— Зайчик, я же сказал, что только на целевые полеты, как в Исследовательском корпусе.
— Мне никогда не понять вас, мужчин, живи я хоть тысячу лет. Что там такого, скажи, что так притягивает тебя? Какая от этого польза?
— О, черт, это способ зарабатывать деньги. Получше, чем сидеть в конторе, не правда ли? Я парень хоть куда, дружок, — по-моему, ты этого еще не оценила — сдал все экзамены, но здесь, в Америке, ужасная конкуренция.
— Какая тебе от этого польза — вот что я хочу знать.
— Я уже говорил тебе: я могу дойти до капитана; а теперь, может, пока оставим этот разговор, а?
— Я и не хотела начинать его.
— Ты не хотела? А кто же, по-твоему, его начал? Иногда мне кажется, что мы с тобой говорим на разных языках.
— Дорогая, дорогая! Любовь моя, не пора ли нам вставать?
— М-м-м?
— Уже десять часов, любовь моя.
— М-м-м. Еще рано.
— Я хочу есть.
— Ты мне снишься, Гуси.
— Мы собирались сесть на одиннадцатичасовой паром до Гонконга, ты помнишь? Ты хотела сегодня порисовать, забыла?
— М-м-м. Поцелуй меня еще раз, дорогой.
— М-м-м. Любовь моя.
Глава 6
Главный хранитель был уже седым человеком с редкими волосами, которые он часто причесывал, дабы они виднелись с обеих сторон из-под его заостренной шапочки. С незапамятных времен он работал под началом Пазтора, а еще раньше с ним случилось несчастье, когда он однажды утром спускался по отвесной ледяной скале Росс Айс Шепф. По невероятному совпадению его звали Росс, Йак Эдвард Росс. Он щеголевато поприветствовал вошедшего Брюса Эйнсона.
— Доброе утро, Росс. Ну, как тут дела сегодня? Я опоздал.
— Сегодня какая-то большая конференция, сэр. Она уже началась. Конечно, там Михаил и три лингвиста: доктор Бодли Темпл, двое его коллег и статистик — я забыл его имя — такой маленький человечек с бородавчатой шеей, вы его узнаете, и еще одна дама — кажется, тоже ученая, — да снова этот оксфордский философ, Роджер Виттгенбагер, наш американский Друг Латтимор, писатель Джеральд Боун, кто же еще?
— Боже мой, это же около дюжины! Какого черта здесь делает этот Джеральд Боун?
— Как я понял, сэр, он друг сэра Михаила. Мне кажется, он ничего себе. Вообще-то мой читательский вкус предпочитает более серьезную литературу. Я редко читаю романы, но иногда, когда неважно себя чувствую, особенно, если вы помните, когда у меня был бронхит прошлой зимой, я углубился в парочку его лучших романов и, должен сказать, был приятно поражен «Многими избранными». У главного героя случается нервное расстройство…
— Ах да, я вспомнил сюжет, Росс, спасибо. Ну а как там наши двое ВЗП?
— Если честно, сэр, я полагаю, они помирают от скуки, — кто обвинит их в этом?
Когда Эйнсон вошел в кабинет за клеткой с ВЗП, конференция уже заседала. Подсчитав головы, кивнувшие ему в знак приветствия, Эйнсон определил, что всего присутствовало четырнадцать мужчин и одна женщина. Хотя все они были совершенно не похожи друг на друга, но их что-то объединяло, быть может, обладание властью.
Это ощущение больше всех вызывала миссис Ворхун, которая, стоя, излагала свое мнение, когда вошел Эйнсон.
Эту даму и имел в виду главный хранитель. Хотя ей было едва за сорок, она пользовалась известностью как ведущий научный сотрудник в космоклетике, новой специальности философско-научного направления, которая занимается тем, что отделяет зерна от плевел в беспорядочной куче фактов и теорий, которая составляла основную добычу космических исследовательских полетов. Эйнсон взглянул на нее с одобрением. Подумать только, а ведь она смогла выйти замуж за какого-то старого высохшего тупицу-чиновника, нет, это просто невероятно! Она обладала привлекательной фигурой, а в тот день надела модный костюм в стиле люстры с рюшами на груди, талии и бедрах; выражение ее лица было необычно серьезным, хотя и недостаточно умным, в то время как Эйнсон знал, что она способна переспорить даже старину Виттгенбагера, оксфордского философа и ученого мужа от видеотехники.
Сравнивая Энид с миссис Ворхун, Эйнсон неизменно отдавал предпочтение второй. Он не должен был копаться в своей душе, выискивая истинное свое отношение к жене, к этому бедному созданию, или к кому бы то ни было еще, но Энид действительно была весьма жалким представителем своего вида. Ей нужно было выйти замуж за какого-нибудь лавочника в суетливом провинциальном городке, в округе Бэнбери, восточном Дерхэме. Да, следовало бы…
— …Вы видите, что мы уже сдвинулись с мертвой точки и можем говорить о кое-каком прогрессе за эту неделю, хотя, конечно, у нас появляются трудности и препятствия, неизбежные в этой ситуации, но очень сдерживающие работу, — как мне кажется, директор первым сказал о них. Начнем с того, что у нас нет сведений о происхождении этой формы жизни и мы не можем отнести ее к тому или иному стереотипу.
Голос миссис Ворхун отбивал приятное стаккато. Оно остановило ход мыслей Эйнсона. Заставило сосредоточиться на том, что она говорила. Если бы Энид хоть немножко пошевелилась, когда готовила завтрак, он успел бы к началу речи.
— Коллеги, мы с мистером Борроузом исследовали космический корабль, найденный на Клементине. Мы еще не совсем готовы представить полный технический отчет по этому поводу, — но так или иначе, вы получите несколько рапортов из других источников. Мы уверены, что этот корабль был сделан для захваченных нами существ, быть может даже ими самими. Вы помните, что восемь представителей этого вида было найдено неподалеку от корабля. Еще одно, уже мертвое, тело было отыскано в самом корабле. Внутри также видны девять коек, или ниш, которые, судя по их форме и размерам, могли служить койками. Из-за того, что эти ниши расположены в одном направлении, причем, как мы склонны думать, скорее в вертикальном, чем в горизонтальном, и разделены, как мы теперь знаем, линиями для горючего, мы не смогли сразу распознать в них койки. Здесь, кстати, можно упомянуть еще одну неприятность, с которой мы постоянно сталкиваемся. Мы не можем точно сказать, что является доказательством, а что нет. Ну, например, мы настаиваем на утверждении, что существующие виды совершают космические полеты, но неизбежно возникает вопрос, можно ли расценивать космические полеты как доказательство высшей степени развития культуры, разума?
— Это самый принципиальный вопрос, который я услышал за последнее время, — вставил наконец Виттгенбагер, кивнув шесть раз головой с пугающей размеренностью куклы с часовым механизмом. — Если его задать толпе, не ждите от нее иного ответа, точнее сказать, ее ответы можно будет свести в один — положительный. Мы, сидящие здесь, можем считать себя более просвещенными и выбрали бы для примера высшего разума работы философов-аналитиков, в которых логика изливается сплошным потоком, не смущаемая проявлением эмоций. Но толпа — и кто из нас в конечном счете будет спорить с ней, — несомненно, да простят меня за эти слова, предпочтет тот предмет, который занимал бы руки наравне с умом. Не сомневаюсь, что среди такого рода произведений космический корабль покажется им достаточно подходящим.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
