27 июня
На фронтах повсюду полное затишье, только небольшая возня на Хараме. Республиканцы подготовляют большой удар под Мадридом. Здесь сосредоточиваются лучшие ударные части, дивизии Листера, Вальтера, много артиллерии и авиации. Но подготовка идет пока еще очень медленно. Наступление начнется не раньше первых чисел июля, если противник не упредит.
Ночью невозможно уснуть в Валенсии. От духоты спирает в горле. В открытое окно рвется петушиная вакханалия. Валенсийцы все, в каждом доме, завели себе петухов и кур, держат их на балконах, надстроили балконы деревянными решетками, во всех дворах вдоль стен высятся пяти-восьмиэтажные курятники. Я езжу ночевать в Перельо, рыбачью деревню. Дорога идет оросительными каналами, рисовыми полями; теплые испарения пахнут гнилостно, малярийно, огромные, неправдоподобные цветы, люди в высоких конических соломенных шляпах, высокие полукруглые мостики вызывают в воображении Китай, может быть Бразилию…
Перельо стоит у самого моря, осыпан теплыми брызгами прибоя, уличками белых и цветных домов, очень много из них заколочено, в остальных живут старики, женщины, дети.
Здешний кулак владеет двухэтажным домом на перекрестке. Это обычный комбинат сельского богатея, какой встречается по всему свету. В нижнем этаже – жилье хозяина, две небольшие комнаты; таверна – стойка, бочки с вином, очаг, темные от копоти и жира столы; магазин – за прилавком торгуют жена хозяина и дочка, на полках – парусиновые туфли, ламповые стекла, ликеры, соломенные шляпы, мадридская парфюмерия, папиросная бумага, портреты кинозвезд. Более ходовых продовольственных товаров уже нет, только оливковое масло, и то в очередь, по литру. В верхнем этаже – номера для приезжающих, шесть комнаток с сетками от москитов. Во дворе склад маиса и сарай с надписью: «Гараж для сеньоров гостей отеля».
Хозяин непрерывно бродит по дому, из этажа в этаж, неимоверной толщины человек с тремя затылками и тремя подбородками, в крестьянской одежде из черного сатина, похожей на нашу толстовку. По животу экватором проходит широкий пояс из засаленной черной материи. За этим поясом хозяин носит спички, свечи, мыло, расчетные книги, ключи; он мог бы заложить сюда целого барашка. Вчера ночью, когда мы с Сориа приехали сюда, затерялся ключ от моей комнаты. Хозяин долго возился с замком, сопел, у него одышка. Потом вдруг повернулся и чуть-чуть толкнул дверь огромным задом. Дверь упала с петель, как подкошенная. Сориа страшно хохотал, хохотали мы все, разбудили весь дом, больше всех хохотал сам хозяин, он был польщен. С тех пор, встречая Сориа или меня, он уже издали хохочет, напоминая о ночном случае.
Все-таки в номерах у кулака очень душно. Дорадо устроил мне ночевку напротив, через улицу, у местного шофера Рамона. Рамон сейчас не работает. Высокий, неуклюжий парень со сросшимися бровями, один глаз косой. Он недавно женился. Его отец, рыбак, вдовец, зимой утонул в море. Рамон живет с молодой женой в отцовском домике. Здесь одна только комната, глиняный пол, очаг, высокий ворох душистых трав. Они отгородили мне циновками угол у окна, поставили туда холостяцкую кроватку Рамона; сам он с женой спит на большой отцовской кровати.
Но они не спят, впрочем, и я тоже не мог из-за них заснуть. До позднего утра не унимаются шепот и стоны.
– Рамон, сладость моя! О, какая это сладость, Рамон!
– Я немножечко устал, Матильда.
– Рамон, ты лишь немножечко устал, правда? Не засыпай, Рамон. Я не дам тебе спать. Смотри, как я крепко тебя обнимаю. Спи, Рамон! Я все равно не буду спать, я буду глядеть на тебя, моя любовь.
– Тогда и я не усну.
– О, Рамон! Ты не можешь спать, когда я рядом? Сладость моя! Рамон, мы сумасшедшие, правда?!
Утром он тяжелыми, развинченными движениями подымает кувшин над головой, льет себе в горло струйку воды, споласкивает лицо и шею. Матильда сидит на старой широкой кровати, свесив худые, длинные ножки, я вижу ее сквозь ветхую циновку. Ей девятнадцать лет; черная коса, бледное тельце полуребенка. Но это не ее мучают. Это она мучает большого, неуклюжего Рамона.
Он охотно присоединяется к завтраку, который мы с Дорадо приносим из автомобиля. К нашему сыру, хлебу, помидорам он прибавляет кувшин кислого белого вина из отцовской бочки. Матильда почти ничего не ест. Она равнодушно прислушивается к разговору.
– Мы умеем драться, – говорит Рамон, – мы это показали. Признайтесь: вы не ожидали, что испанский народ будет так драться?
– Отчего же не ожидал? Ожидал.
– Признайтесь: все-таки вы не ожидали? Никто не ожидал. Какие солдаты, а? Какие офицеры, а? А наши шоферы! – Рамон воодушевляется. – Я вас уверяю, нигде в мире вы не найдете таких смелых шоферов, как у нас. На фронте наш испанский шофер покажет себя лучше любого другого. Мне, как шоферу, это особенно приятно.
– А вам сколько лет?
– Мне? Двадцать шесть.
Держа в руках кружку с вином и кусок хлеба, он смотрит вдаль мечтательным, гордо-простодушным взглядом. Он не понимает, что он дезертир.
Рыбаки Перельо тянут сети. Они их тянут издалека. Сначала баркасом, затем, дойдя до берега, тянут по песку. Это очень, очень долго.
Вот-вот сеть покажется из голубой воды. Но нет, это длится еще очень долго. Рыбаков – двенадцать человек, почти все старые люди. Они не разговаривают между собой. Сеть вытаскивать довольно трудно, она тяжелая. Улов, наверно, килограммов на триста. Они тащат, тащат, а сети все не видно.
Наконец показалась сеть. Она совсем пустая. Все-таки ее тащат по песку, тяжелую, сейчас бессмысленно большую. Старики серьезно, хмуро, медлительно разворачивают мокрый узел. Там копошится килограмма полтора мелкой рыбешки, вроде наших снетков. Это все, что дало двенадцати человекам богатое Средиземное море. За пять часов работы.
Старики ничего не говорят. Они наматывают сеть на деревянный вал. Они сейчас опять выйдут в море.
Я говорю Дорадо:
– Проработать пять часов – и не получить ничего! Двенадцать человек.
Он отвечает:
– Там все-таки было почти два кило рыбы. Они ее продадут в Валенсию – ее едят соленою в барах, как закуску к вермуту.
– На двенадцать человек ведь это гроши!
– Да, гроши. А вы что думали? Это не миллионное дело – быть здесь рыбаком.
29 июня
Страшная суетня и бестолковщина в подготовке конгресса. Занимаются этим одновременно два правительства – центральное и каталонское, и в них по три министерства – иностранных дел, внутренних дел, просвещения – и, кроме того, военное министерство, и генеральный комиссариат, и Альянса писателей, и еще все, кому не лень. Со всеми ними Ассоциации писателей приходится спорить и торговаться. Бюрократизм в Испании ленив и наивно высокопарен. Главная забота министерских чиновников – скрыть от делегатов тот неприличный факт, что в Испании сейчас происходит война. Для этого они придумывают тысячи мероприятий и ухищрений. Места для заседаний они предлагают в отдаленных и тихих районах, в загородных дворцах, укрытых парками. В программу экскурсий вставляют разную туристическую чепуху – рыбную ловлю, осмотр старинных развалин и стоянок доисторического человека. Я доказываю, что если делегаты искали бы тишины и развлечений, они, пожалуй, нашли бы сейчас более подходящую страну для конгресса. Чиновников это не убеждает. Мысль о поездке писателей в Мадрид приводит их в ужас. «Ну что они там увидят? Разрушенный, запущенный город. Какой смысл конгрессу уезжать из Валенсии? Здесь правительство, все министерства, здесь теперь столица, здесь все, что может их интересовать…»
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
