Сегодня же правительство чествовало конгресс обедом на пляже, в ресторане Лас Аренас. Здесь все было более непринужденно, впрочем тоже с речами. Говорил министр просвещения, затем Людвиг Ренн, Толстой, Эренбург. Писатели сидели вперемежку с министрами и военными, знакомились, беседовали и болтали. Анне Зегерс очень понравился плотный, добродушный испанец в очках, остроумный и веселый, к тому же изумительно говорящий по-немецки. Он давал ей справки и быстрые, живые характеристики испанцев, сидевших за столом. «А вы здесь какую должность занимаете? – ласково спросила Анна, щуря близорукие глаза. «Я здесь председатель совета министров, я у вас выступал сегодня на конгрессе», – ответил Негрин.
К концу обеда, под аплодисменты, прибыла прямо из Барселоны запоздавшая часть конгресса. Английским писателям их правительство отказало в паспортах. Мальро взялся переправить эту группу и нескольких немцев эмигрантов без особых формальностей в Испанию. Сейчас он не без эффекта ввел своих клиентов в зал. Под шум и аплодисменты он шепнул, мальчишески мне подмигнув: «Контрабандисты вас приветствуют».
Ночью город основательно бомбили, – возможно, что по случаю конгресса. Делегаты дрыхли мертвым сном после дороги и дневных переживаний. Так они могли проспать все. Я приказал телефонистке «Метрополя» разбудить немедленно всю мою делегацию и торжественно повел ее в подвал. Сирены выли, зенитная артиллерия стреляла непрестанно, звук – как будто раздирают огромные куски полотна. Издалека слышались глухие взрывы бомб. «Каково?» – спросил я тоном гостеприимного хозяина. Все были взволнованы и очень довольны. Вишневский спросил, какого веса бомбы. Но я не знал, какого они веса. Черт их знает, какой у них вес. Толстой сказал, что наплевать, какой вес, важно, что это бомбы. Он был великолепен в малиновой пижаме здесь, в погребе.
Я уснул в хорошем настроении. Все-таки он состоялся, этот чертов конгресс, как ни интриговали против него.
Все идет хорошо.
5 июля
Сегодня выступали Жюльен Бенда, голландский писатель Брауэр, Малькольм Коулэй, аргентинец Гонсалес Туньон, мексиканец Мансисидор.
Анна Зегерс говорила о немецких писателях, которые потеряли свою родину и нашли ее в окопах Мадрида, среди немецких бойцов Интернациональных бригад.
Толстой говорил о свободе и культуре.
Он сказал:
– Никогда человечество не променяет свободу освобожденного труда на трудовые лагери фашизма. Мамонты и носороги, пещерные медведи были, казалось, куда как могучи. В пиренейских пещерах гений человека оставил бессмертное изображение побежденного им мира чудовищ. Разве это одно не дает нам повода для великого оптимизма? Говорят, что большое искусство не совпадает с революционными эпохами. Искусство, отражающее горечь разочарования, искусство мечтательности, не находящей себе приюта в этой жизни, негативное искусство до сих пор как будто совпадало с временами социального и политического затишья… Но то было. Это дела минувшие. Сокровища искусств и гуманитарная мысль – наше наследство… Мы – поколение великого рубежа, когда старый мир, перед тем как рухнуть навсегда, огрызается, как матерый волк, на четыре стороны. Мы строим искусство революции, искусство нового человека. Пусть оно покажется изощренным людям Запада еще сырым, технически несовершенным, но в нем кипит и бьется освежающей влагой новый гуманизм. Оно поднято массами. Оно их искусство. Оно человеколюбиво. И наши читатели именно во имя величия понятия «искусство» лишили, например, такого стилиста, как Андре Жид, звания народного писателя. Советское искусство реалистично, как земля под ярким солнцем; это искусство реалистично, как та суровая женщина, идущая по борозде, героично, как боец, отдающий жизнь за счастье родины, оптимистично, как молодость. Это искусство всенародно потому, что оно создается творческими импульсами народных масс.
6 июля
Большим караваном конгресс перебрался сегодня из Валенсии в Мадрид. В пути одна машина, в которой ехали Мальро, Эренбург, Кельин, наскочила на грузовик со снарядами. Чуть не случилась катастрофа.
В деревне Мингланилья делегаты обедали у крестьян. Разыгрались трогательные, горячие сцены братания. Вечером, у Мадрида, в саду на окраине города, адъютант генерала Миахи встретил и приветствовал конгресс.
Взволнованные, нервозные, писатели расположились в пустынном отеле «Виктория», кое-как приведенном в порядок ради такого особого случая.
Ночью гремели пушки. Конгресс не спал, люди слонялись из комнаты в комнату, тревожно прислушиваясь. Но пушки гремели свои: вчера республиканские войска прорвали фронт у Вильянуэва де Каньяда, они атакуют Брунете и Кихорну! В радостный день мы приехали сюда.
7 июля
С утра конгресс заседает в зале «Аудиториум». Мадридцы посрамили суматошную Валенсию, они все очень толково и дельно организовали. Обстановка работы здесь другая, подтянутая, четкая, менее официальная, более революционная. На местах для публики много военных, бойцов и офицеров, испанцев и интернационалистов. Делегаты отыскивают своих земляков, радостно беседуют, отдают подарки, сигареты, одежду, продовольствие.
Сегодня выступали Рене Блэк, аргентинец Утурбуру, чилиец Ромера, Вилли Бредель. Всеволод Вишневский, Владимир Ставский, Людвиг Ренн, Нордаль Григ, Густав Реглер.
В середине заседания в зал вдруг вошла делегация из окопов с известием о взятии Брунете и со знаменем, только что отнятым у фашистов. Началось неописуемое ликование.
Я совершенно не вижу Мадрида. Проношусь по улицам на автомобиле и не успеваю ничего заметить. Изменился ли город за эти месяцы?
На вечернем заседании большинство ораторов говорили по-испански. Его поэтому перенесли в огромный зал кино «Гойя», чтобы мадридцы могли послушать.
Председательствовала Мария Тереса, очень торжественная и трогательная. Она предоставила слово командиру одной из дивизий, а затем мне.
Я волновался – впервые пришлось произносить большую речь на испанском языке.
Я сказал:
– Направляясь на этот конгресс, я спрашивал себя, что же это, в сущности, такое: съезд донкихотов, литературный молебен о ниспослании победы над фашизмом или еще одни Интернациональный батальон добровольцев в очках? Что и кому могут дать этот съезд и дискуссии людей, вооруженных только своим словом? Что они могут дать здесь, где металл и огонь стали аргументами, а смерть – основным доказательством в споре?
С самых древнейших времен, как только возникло искусство мысли, выраженной в слове, до сегодняшнего дня писатель спрашивает: кто он – пророк или шут, полководец или барабанщик своего поколения? Ответы получались всегда разные, иногда триумфальные, иногда уничтожающие. В той стране, в которой мы сейчас находимся, в Испании, писатели познавали и обиды унижения, и высшие почести для себя самих и для своего ремесла. Есть страны, где писателей считают чем-то вроде гипнотизеров. Есть одна страна, где писатели участвуют в управлении государством, – как, впрочем, и кухарки, – как, впрочем, и все, кто работает руками или головой.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
