Отец-Разбиватель что-то говорил; внимающие послушники неотрывно смотрели ему в рот, один только Игар косился в сторону. Как и положено порченному, крученому, подсадному птенцу.
Отец-Разбиватель закончил свою речь, потрепал мальчишку с «крыльями» по загривку и распустил всех на свободные работы; Игар потоптался, с тоской оглядываясь по сторонам, углядел в дальнем углу двора отдыхающую на траве невысокую фигурку — и, стиснув зубы, неторопливо двинулся к ней.
Мальчик удивился. Они с Игаром еще ни разу не говорили; Игар даже забыл сгоряча, как парнишку зовут. И знал, что не вспомнит.
— Слушай, ты счастлив? — спросил он вкрадчиво, опускаясь рядышком и подтягивая под себя скрещенные ноги. — Счастлив, да?
Мальчик поднял брови. На некрасивом круглом лице его не было детской растерянности, на которую тайно рассчитывал Игар. Изумление да, но вполне взрослое, сдержанное, без тени смятения.
— Ты счастлив? — повторил Игар с напором. — У тебя в душе равновесие? Ты не сомневаешься, нет?
Мальчик вдруг улыбнулся:
— Однажды Святая Птица нашла в своем гнезде кукушонка… Она пожалела беднягу и не выкинула его, как следовало бы; нет, она сделала вид, что подкидыш ничем не хуже ее собственных птенцов. Она обратила к нему ласковый взгляд, как и к прочим — тогда глупый кукушонок стал кричать: правда, и я такой же? Правда, что я такой же, как вы? Значит, и вы такие же, как я?..
Кажется, мальчик собирался продолжать — Игар не дал ему этой возможности. Поднялся, стараясь не наступать на разложенные рядышком «крылья»:
— Спасибо… Ясно.
Повернулся и пошел прочь — через весь длинный двор, где каждый занимался своим делом и каждый исподтишка следил за идущим Игаром — а он всем здесь интересен и никто, никто не доверяет ему…
Потом он спиной почувствовал еще один взгляд, и если взгляды послушников казались ему укусами комаров, то этот новый был прикосновением слепня.
Отец-Дознаватель стоял у входа в Сердце Гнезда, и взгляд его повелевал Игару приблизиться:
— Пойдем… Отец-Вышестоятель хочет посмотреть на тебя.
— …Не бойся, Чужой Птенец. От тебя так пахнет страхом… Опасаюсь, Отец мой Дознаватель, что наш подкидыш замыслил недоброе. Иначе откуда это чувство вины?..
— Наш подкидыш замыслил всего лишь сбежать, — Дознаватель задумчиво жевал свою ароматическую смолу, глядя в сводчатый потолок треугольной комнаты. — На душе его неспокойно.
Отец-Вышестоятель вздохнул:
— Об этом мы поговорим позже…
Здешний Вышестоятель был всему Гнезду под стать: тучный старик со складками на подбородке, в чьих маленьких тусклых глазах жила хватка и воля, вызывал у Игара самые противоречивые чувства. Ему хотелось попеременно то плакать и каяться, то замкнуться и молчать; одно было совершенно ясно — снисхождения здесь ждать не придется. Ни в чем.
— Значит, Игар, то существо, с которым ты заключил сделку, оказалось-таки скрутом?
Стоило промолчать. Стоило хотя бы вежливо кивнуть — однако язык Игара среагировал раньше, чем разум:
— Я не заключал ни с кем сделок!..
Дознаватель нахмурился. Комок ароматической смолы перекатился у него за щеками — справа налево.
Вышестоятель снисходительно кивнул:
— Да… А как это называется по-другому? Когда двое уговариваются: ты мне то, я тебе это?..
— Это не был торг, — медленно сказал Игар, понимая, что покорности уже все равно не соблюсти. — Это было принуждение.
Вышестоятель кивнул снова:
— Хорошо, хорошо… Во всяком случае, ты здесь единственный, кто видел скрута. Вряд ли твой рассказ будет нам чем-то полезен… Однако я хочу попросить тебя написать о нем. На ученической бумаге. Страницу, возможно, две… Здесь, в Гнезде, огромное собрание разных сведений. Которые, может быть, никогда не пригодятся… Однако они есть. И скруты есть; я просил бы тебя приступить сегодня. Это будет частью твоего послушания… Да?
Игар не знал, что ответить. Он просто наклонил голову. Вдвойне полезно — и поклон получился, и глаза спрятал…
Но не от Дознавателя, конечно.
Вышестоятель тоже кивнул, отпуская. Потом будто спохватился:
— Да, Игар… В твоем характере есть… нехорошая вещь. Червоточинка. Ты должен знать это и бороться с этим; Птица поможет тебе. Потому что теперь ты безраздельно принадлежишь Птице. А если здравый смысл не убережет тебя и ты замыслишь… Отец-Дознаватель называет это «сбежать». Я называю это иначе… но не важно. Если ты решишься… Придется наказывать, Игар. Карцер, где сортируют пшено — может быть, месяц, если понадобится, два… И обязательно — Обряд Одного Удара. Дважды или даже трижды. Это очень печально, я знаю — тем более подумай. Не стоит помышлять о том, чтобы обмануть Птицу. Прощай.
Игар вышел, не разгибая спины. Дознаватель шагал следом; наклонный пол узкого коридора мощен был кирпичом, и через равные промежутки его пересекали каменные выступы-ступеньки. Игар шел, опуская голову все ниже и считая невольно ступеньки: двенадцать… тринадцать… четырнадцать…
Карцер, где сортируют пшено. Игар знаком с этим наказанием — еле выдержал неделю, слипались глаза и хотелось биться о стены. С рассвета до заката перебирать крохотные зернышки — белые в один мешок, желтые в другой… Немеют пальцы, а вечером содержимое мешков снова смешают на твоих глазах, и все сначала, все сначала… Бессмысленно, тяжело, бесконечно. Два месяца он точно не выдержит. А звезда Хота не выдержит тем более.
…Но уж Обряд Одного Удара он точно не переживет. Не с его нравом выдержать это унижение, специально придуманное для того, чтобы ломать крученых. Пусть бы просто били, пусть бы исполосовали, как березу — он бы стерпел, не пикнул. Но пройти Обряд, да еще дважды…
Рука Дознавателя опустилась ему на плечо, заставляя свернуть в боковой проход; не поднимая глаз, Игар шел, куда его вели. Все равно; шагает полная чашка отчаяния и не боится расплескать через край. Желтый кирпич под ногами, перегородки-ступеньки: тридцать шесть… тридцать девять…
Распахнулись кованые, со сложным узором створки. По прежнему не глядя, Игар, направляемый Дознавателем, шагнул в широкий дверной проем.
Запах. Какой знакомый, какой теплый запах…
— Подними голову, — это Дознаватель.
Медленно, не смея надеяться, Игар посмотрел прямо перед собой.
Облик Священной Птицы всегда одинаков. Только глаза сейчас были печальнее, чем раньше; Игар, которому довольно долго удавалось сносить испытания молча, не мог сдержаться. Как не сдержится полный мешок, если по нему полоснуть ножом.
Птица смотрела и понимала. Птица всегда поймет все; он купался в лучах ее сочувствия, он выговаривался — невнятно и сквозь слезы, но искренне и до конца. Он хотел бы умереть в эту минуту — закончить жизнь в состоянии счастливого экстаза. Облегчения. Полного и радостного очищения.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
