– А теперь иди, Гвидион, иди, милый. Я собираюсь одеваться…
– Почему я должен уходить? – спросил мальчик. – Я все равно еще с пяти лет знаю, как ты выглядишь.
– Но теперь ты стал старше, – ответила Моргауза, внезапно вновь ощутив былую беспомощность. – Тебе уже не подобает оставаться здесь, когда я одеваюсь.
– Неужто тебя так сильно волнует, что подобает делать, а что нет, приемная матушка? – отпарировал Гвидион. Его взгляд остановился на подушке, все еще сохраняющей вмятину, оставленную головой Лохланна. Моргауза ощутила внезапную вспышку раздражения и гнева: он загнал ее в ловушку, словно взрослый мужчина, словно друид!
– Я не обязана перед тобой отчитываться, Гвидион! – отрезала она.
– А разве я сказал, что обязана? – Взгляд мальчишки был исполнен оскорбленной невинности. – Но раз я стал старше, мне нужно будет знать о женщинах больше, чем я знал в детстве, верно? Вот я и хотел остаться и поговорить.
– Ну, оставайся, оставайся, если хочешь, – сказала Моргауза, – только отвернись. Нечего тут на меня глазеть, сэр Бесстыдник!
Гвидион послушно отвернулся, но, когда королева встала и жестом велела одной из дам подать ей платье, он сказал:
– Нет, лучше надень синее платье, матушка, новое, которое только что соткали, и темно-оранжевый плащ.
– Это что же, ты теперь будешь давать советы, как мне следует одеваться? Как это понимать?
– Мне нравится, когда ты одеваешься, как подобает красивой даме и королеве, – настойчиво произнес Гвидион. – И вели им уложить твои волосы в высокую прическу и украсить золотой цепочкой – ладно, матушка? Сделай мне приятное.
– С чего это вдруг тебе захотелось, чтобы я наряжалась, словно в праздник середины лета? Я что, должна сидеть и прясть шерсть в своем лучшем платье? Мои дамы будут смеяться надо мной, дитя!
– Пускай себе смеются, – не унимался Гвидион. – Разве ты не можешь надеть свое лучшее платье, чтоб порадовать меня? И кто знает, что может случиться за день? Может, ты еще будешь рада, что так нарядилась.
Рассмеявшись, Моргауза сдалась.
– Ну, как тебе угодно. Раз тебе хочется, чтобы я разоделась, словно на празднество, то так тому и быть… Тогда мы устроим свой собственный праздник! Думаю, нужно приказать, чтоб на кухне испекли для этого воображаемого празднества медовые пироги…
"В конце концов, это всего лишь ребенок, – подумала Моргауза. – Он надеется таким образом заполучить побольше сладостей. Но, с другой стороны, почему бы и нет? Он ведь принес мне ягод!"
– Ну, так как, Гвидион, потребовать ли мне на ужин медовый пирог?
Гвидион повернулся. Платье королевы еще не было зашнуровано, и Моргауза заметила, как его взгляд на мгновение прикипел к ее белой груди.
«Впрочем, не такой уж он ребенок».
Но Гвидион произнес лишь:
– Я всегда рад медовому пирогу. Но, может, мы еще сделаем на обед печеную рыбу?
– Чтобы у нас была рыба, – отозвалась Моргауза, – тебе придется снова сменить тунику и наловить ее самому. Все мужчины сейчас заняты севом.
– Я попрошу Лохланна, – быстро отозвался мальчик, – для него это будет настоящий праздник. А он заслужил праздник – ведь, правда, матушка? Ты им довольна?
"Глупость какая! – подумала Моргауза. – Не хватало еще, чтоб мальчишка его возраста вогнал меня в краску!"
– Если ты хочешь отправить Лохланна за рыбой, милый, так отправь. Думаю, сегодня его можно отпустить.
Хотелось бы ей знать, что на самом деле, на уме у Гвидиона. Зачем он нарядился в праздничную тунику и почему убедил ее надеть лучшее платье и позаботиться о хорошем обеде? Моргауза позвала домоправительницу и сказала:
– Юный Гвидион хочет медового пирога. Позаботься.
– Конечно, будет ему пирог, – отозвалась домоправительница, покровительственно глядя на Гвидиона. – Только гляньте на его личико – настоящий ангел.
«Вот с кем бы я его никогда не сравнила, так это с ангелом», – подумала Моргауза, но все-таки велела служанке уложить ей волосы в высокую прическу. Возможно, она так никогда и не узнает, что же затеял Гвидион.
День тянулся привычным чередом. Время от времени Моргауза задумывалась, не обладает ли Гвидион Зрением; но мальчик никогда не проявлял ни одного из признаков, а когда однажды королева спросила его напрямик, он повел себя так, словно понятия не имел, о чем идет речь. А если бы он обладал Зрением, то непременно бы хоть разок этим похвастался, подумала Моргауза.
А, пустое. По каким-то невразумительным причинам, понятным лишь ребенку, Гвидиону захотелось праздника, и он подбил королеву на это дело. Несомненно, после отъезда Гарета Гвидиону было одиноко – у него имелось мало общего с остальными сыновьями Лота. Насколько знала Моргауза, у него не было ни страсти Гарета к оружию и всяческим рыцарским забавам, ни музыкального дара Моргейны, хотя голос у него был приятным, и иногда, взявшись за свирель наподобие той, на которой играют мальчишки-пастухи, Гвидион извлекал из нее странные, печальные мелодии. Но он не относился к этому с тем пылом, как Моргейна: та охотно просиживала бы за своей арфой целыми днями, будь у нее такая возможность.
Однако у мальчика был живой, цепкий ум. Когда ему сравнялось три года, Лот послал за ученым священником с Ионы; тот поселился у них в доме и научил мальчика читать. Лот велел было священнику поучить и Гарета тоже, но тому книги не давались. Гарет послушно сражался с письменной речью и с латынью, но все эти нацарапанные на бумаге значки и загадочный язык древних римлян держались у него в голове не лучше, чем у Гавейна, – да и не лучше, чем у самой Моргаузы, если уж на то пошло. Агравейн был достаточно смышлен – он ведал всеми счетами и расходами; у него был настоящий дар во всем, что касалось цифр и подсчетов. Но Гвидион, казалось, мгновенно впитывал каждую крупицу знаний. Через год он мог читать не хуже самого священника и говорил на латыни, словно один из императоров древности, и Моргауза впервые задумалась: а может, правду говорят друиды, утверждая, что мы возрождаемся снова и снова и с каждой жизнью узнаем все больше?
«Его отец мог бы гордиться таким сыном, – подумала Моргауза. – А у Артура нет сыновей от его королевы. Настанет день – да, настанет, – когда я раскрою Артуру эту тайну, и тогда король будет у меня в руках».
Эта мысль от души позабавила Моргаузу. Просто поразительно, почему Моргейна никогда не пользовалась этим, чтобы повлиять на Артура? Она могла бы заставить его выдать ее за самого богатого из подчиняющихся ему королей, могла заполучить драгоценности или власть… Но Моргейну все это не интересовало. Для нее имели значение лишь ее арфа да вся та чушь, о которой болтают друиды. Ну что ж, зато она, Моргауза, сумеет с толком распорядиться силой, оказавшейся в ее распоряжении.
Королева сидела у себя в зале, разряженная с необычной пышностью, пряла шерсть весеннего настрига и прикидывала. Пожалуй, пора сделать Гвидиону новый плащ – мальчик так быстро растет; старый ему уже выше колен и не защитит владельца в зимние холода, – а в этом году он наверняка будет расти еще быстрее. Может, стоит отдать ему плащ Агравейна – только подрезать немного, – а Агравейну сшить новый? Пришел Гвидион в своей ярко-оранжевой праздничной тунике. Когда по залу поплыл запах медового пирога, сдобренного пряностями, мальчик одобрительно принюхался, но не стал ныть, чтобы пирог разрезали пораньше и дали ему кусочек, как поступил бы всего несколькими месяцами до этого. Около полудня он сказал:
– Матушка, я возьму кусок хлеба с сыром и пойду пройдусь по окрестностям – Агравейн велел мне посмотреть, все ли изгороди в порядке.
– Только не в праздничной обуви, – сказала Моргауза.
– Конечно. Я пойду босиком, – отозвался Гвидион, расстегивая сандалии и ставя их позади скамьи королевы, у очага. Он подобрал тунику под ремень, так, что та оказалась выше колен, прихватил крепкую палку и вышел. Моргауза, нахмурившись, смотрела ему вслед. Гвидион никогда не брался за работу вроде осмотра изгородей, что бы там ни велел Агравейн! Что это сегодня с парнишкой?
После полудня вернулся Лохланн и принес прекрасную крупную рыбу, такую тяжелую, что Моргауза даже не могла ее поднять; королева с удовольствием оглядела рыбину – ее должно было хватить на всех, кто садится за главный стол, и еще останется на завтра и послезавтра. Когда вычищенная и приправленная травами рыба лежала, ожидая, пока ее отправят в печь, появился Гвидион, – ноги и руки чисто вымыты, волосы причесаны, – и снова натянул сандалии. Мальчик посмотрел на рыбу и улыбнулся.
– И вправду будто праздник, – довольно произнес он.
– Все ли ограды ты обошел, приемный брат? – спросил Аг-равейн. Он только что вернулся из сарая, где лечил заболевшего пони.
