— Ваше величество! Остановитесь здесь.
— Ага! — останавливаясь, сказал Генрих. — По-видимому, меня удостаивают второго этажа.
— Государь! — сказал де Нансе. — С вами обращаются как с венценосной особой.
«Черт их возьми! — подумал Генрих. — Два-три этажа выше нисколько меня не унизили бы. Тут слишком хорошо: это может вызвать подозрения».
— Ваше величество! Не угодно ли вам последовать за мной? — спросил де Нансе.
— Господи Иисусе! — воскликнул король Наваррский. — Вы прекрасно знаете, сударь, речь здесь идет отнюдь не о том, что мне угодно и чего мне не угодно, а о том, что приказывает мой брат Карл. Есть приказ — следовать за вами?
— Да, государь.
— В таком случае я следую за вами.
Они пошли по длинному проходу вроде коридора, выходившему в довольно просторный зал с темными стенами, который имел крайне мрачный вид.
Генрих беспокойно огляделся вокруг.
— Где мы? — спросил он.
— Мы проходим по допросной палате, ваше величество.
— А-а! — произнес король и принялся разглядывать зал еще внимательнее.
В этом помещении было всего понемногу: кувшины и станки для пытки водой, клинья и молоты для пыток сапогами; кроме того, почти весь зал опоясывали каменные сиденья для несчастных, ожидавших пытки, а над сиденьями, на уровне сидений и у изножия сидений были вделаны в стены железные кольца, но вделаны не симметрично, а так, как того требовал тот или иной род пытки. Сама близость этих колец к сиденьям достаточно ясно указывала, что они здесь для того, чтобы привязывать к ним части тела тех, кто будет занимать эти места.
Генрих пошел дальше, не сказав ни слова, но и не упустив ни одной подробности этого гнусного устройства, запечатлевшего, так сказать, на этих стенах повесть о страданиях.
Внимательно глядя вокруг, Генрих не посмотрел под ноги и споткнулся.
— А это что такое? — спросил он, указывая на какой-то желоб, выдолбленный в сырых каменных плитах, заменявших пол.
— Это сток, государь.
— Разве здесь идет дождь?
— Да, государь, кровавый.
— Ага! Прекрасно, — сказал Генрих. — Мы еще не скоро дойдем до моей камеры?
— Вы уже пришли, ваше величество, — произнесла какая-то тень, вырисовывавшаяся во мраке, но становившаяся по мере того, как к ней приближались, все более зримой и ощутимой.
Генриху этот голос показался знакомым, а сделав несколько шагов, он узнал и лицо.
— Ба! Да это вы, Болье! — сказал он. — За каким чертом вы сюда явились?
— Государь! Я только что получил должность коменданта Венсеннской крепости.
— Что ж, дорогой друг, ваш дебют делает вам честь: вы заполучили узника-короля — это отнюдь не плохо.
— Простите, государь, — возразил Болье, — но до вас я уже принял двух дворян.
— Каких? Ах, простите, быть может, я нескромен? В таком случае будем считать, что я ничего не сказал.
— Ваше величество! У меня нет предписания соблюдать тайну. Это господин де Ла Моль и господин де Коконнас.
— Ах, верно! Я видел, что они арестованы. Как эти несчастные дворяне переносят свое несчастье?
— Совсем по-разному: один весел, другой печален; один распевает, другой вздыхает.
— Кто же из них вздыхает?
— Господин де Ла Моль, государь.
— Честное слово, мне понятнее тот, кто вздыхает, чем тот, который распевает. Судя по тому, что я видел, тюрьма — место отнюдь не веселое. А на каком этаже их поместили?
— На самом верхнем — на пятом.
Генрих вздохнул. Ему самому хотелось попасть туда.
— Что ж, господин де Болье, будьте любезны показать мне мою камеру. Я очень устал сегодня днем и потому так тороплюсь попасть в нее.
— Пожалуйте, ваше величество, — сказал Болье, указывая на распахнутую дверь.
— Номер второй, — прочел Генрих. — А почему не первый?
— Он уже предназначен, ваше величество.
— Ага! Как видно, вы ждете узника познатнее меня!
— Я не сказал, ваше величество, что этот номер предназначен для узника.
— А для кого же?
— Пусть ваше величество не настаивает, а то я вынужден буду промолчать и тем самым не оказать вам должного повиновения.
— Ну, это другое дело, — сказал Генрих и задумался глубже, чем прежде: номер первый явно заинтересовал его.
Впрочем, комендант не изменил своей первоначальной вежливости. С бесконечными ораторскими изворотами он поместил Генриха в его камеру, принес тысячу извинений за возможные неудобства, поставил у двери двух солдат и вышел.
Господин де Болье— Теперь, пойдем к другим, — сказал комендант тюремщику.
Тюремщик пошел первым. Они двинулись в обратный путь, прошли допросную палату, коридор и очутились опять у лестницы; следуя за своим проводником, де Болье поднялся на три этажа.
Поднявшись тремя этажами выше, тюремщик открыл одну за другой три двери, каждая из которых была украшена двумя замками и тремя огромными засовами.
Когда он начал отпирать третью дверь, из-за нее послышался веселый голос.
— Эй! Черт побери! — крикнул голос. — Отпирайте скорее хотя бы для того, чтобы проветрить! Ваша печка до того нагрелась, что здесь того и гляди задохнешься!
Коконнас, которого читатель, несомненно, уже узнал по его любимому ругательству, одним прыжком перемахнул пространство от своего места до двери.
— Одну минутку, почтеннейший дворянин, — сказал тюремщик, — я пришел не для того, чтобы вас вывести, я пришел для того, чтобы войти к вам, а за мной идет господин комендант.
— Господин комендант? Зачем? — спросил Коконнас.
— Навестить вас.
— Господин комендант делает мне много чести. Милости просим! — ответил Коконнас.
Де Болье в самом деле вошел в камеру и сразу смахнул сердечную улыбку Коконнаса ледяной учтивостью, присущей комендантам крепостей, тюремщикам и палачам.
— У вас есть деньги, сударь? — обратился он к узнику.
— У меня? Ни одного экю, — ответил Коконнас.
— Драгоценности?
— Одно кольцо.
— Разрешите вас обыскать?
— Черт побери! — покраснев от гнева, воскликнул Коконнас. — Ваше счастье, что и я, и вы в тюрьме!
— Все нужно претерпеть ради службы королю.
— Так, значит, — возразил пьемонтец, — те почтенные люди, которые грабят на Новом мосту, служат королю так же, как и вы? Черт побери! До сих пор я был очень несправедлив, сударь, считая их ворами!
— Всего наилучшего, сударь, — сказал Болье. — Тюремщик! Заприте господина де Коконнаса.
Комендант ушел, забрав у Коконнаса перстень с великолепным изумрудом, который подарила ему герцогиня Неверская на память о своих зеленых глазах.
