варил исключительно на ингирьских ершах — самых крупных и глазастых ершах России.
— Витя, а у меня, между прочим, к тебе тоже дело…
Хазин выкарабкался из-за стола и подсел ко мне.
— Витя, у меня какая-то фигня приключилась, первый раз такое…
— Что? — спросил я.
Хазин снова огляделся.
— Они заложили мне в голову вот такую бомбочку, — сообщил он. — Размером с фисташку. В случае чего она взорвется — и все. Без предупреждения, и пикать не будет…
Хазин идиотски расхохотался, а я взялся за еду. Первым делом кинул в пельмени кусок сливочного масла, затем приступил к растебяке. Сначала скусил острый угол и выпил бульон, затем стал жевать, в очередной раз убеждаясь, что растебяка — великое изобретение. Когда я восстану из Чагинска, обязательно отыщу ее снова.
Роман ел не по правилам, набросился на растебяку с тупого конца и облился бульоном, впрочем, не заметил, жевал и хлюпал.
Пельмени успели растопить масло и отчасти пропитаться, я посыпал их перцем и стал есть, предварительно погружая каждый в плошку со сметаной; на восьмом пельмене я не выдержал и заказал триста граммов. Роман не протестовал, водку принесли неожиданно быстро, и я налил себе и Роману, и мы с ним выпили.
В Шекшеме пропал почтальон и разверзлась земля.
Хазин налил себе.
— Рома, ты читал «Маленького принца»? — спросил он.
— Да.
— Некоторые считают, что Лис — это Мартин Хайдеггер.
Роман ничего на это ответить не успел, а Хазин выпил и забрал с тарелки Романа половину растебяки, быстро съел и сообщил через набитый рот:
— Мы заказали полфуры ершей.
— Что? — не понял я.
— Полфуры мороженых ершей, — повторил Хазин.
Видимо, это что-то должно было означать, но я не понимал, что именно.
— На праздник. Будем варить уху по оригинальному рецепту. На пять ведер воды полтора пуда ершей, помидоры, ползолотника шафрана, шкворень…
— Шкворень? — мне показалось, что я ослышался.
— Шкворень, — сказал Хазин и показал фигу.
Я думал, что шкворень выглядит несколько иначе, но вполне может быть, я ошибался.
— Шкворень накаляют на огне, и перед самой готовностью кидают его в уху — и она вскипает изнутри. Это придает бульону особо насыщенный вкус, называется чумацкая уха.
Кажется, Хазин принял значительно больше нормы.
— Ее рецепт зашифрован в гербе Чагинска.
— Разве там есть шкворень? — спросил Роман.
— Шестеренка и есть примитивный шкворень, — заявил Хазин.
— А как же чага? — не отставал Роман. — На гербе еще чага есть.
— Чага… — Хазин посолил водку. — Чагу надо отдельно подавать, мелко натертой… Шмуля, что ты понимаешь в чаге, у вас там никакой чаги нет, одни опята…
Хазин выпил, зажмурился.
— Тебе, Шмуля, кажется, что ты можешь… но ты не можешь… Девушка, еще хлеба и воблы!
Хазин налил себе еще.
Он наливал и пил так быстро, что мне пришлось отобрать у него графин.
— Хазин, почему… почему я везде встречаю такую сволочь, как ты? — спросил я. — Меня сегодня с утра терзает этот вопрос…
Хазин принялся опять ковыряться в рыбьей голове.
— Каждый встречает того, кого заслуживает, — приговаривал он. — Каждый получает по размеру, каждый сам себе…
Хазин выпил, едва не подавился, но сдержался.
— У меня был один приятель, и у него такое хобби имелось: когда он ехал куда-нибудь в командировку, то любил остановиться на мосту. Он стоял на мосту, выкуривал сигарету, потом спускался под мост и накладывал там кучу. А потом ехал себе дальше, представляете?
Надо было бежать на восток. Беги, Витя, не останавливайся.
— Это ты к чему? — спросил Роман.
Хазин принялся строить из хлеба башенку.
— А ты догадайся. Ты же у нас умненький, Ромик, все понимаешь, все видишь…
И повернувшись ко мне, добавил:
— Наш Шмуля видит сквозь половицы… везде так… Либо мораль видит, либо второе дно… Но на самом деле ни он, ни ты, Витенька, ничего не понимаете.
— А если ему не хотелось? — спросил я.
— А кому хочется? Мне, что ли, хочется? Никому, Витя, не хочется…
— Я про твоего приятеля. Который любил срать под мостом. Если ему не хотелось?
Хазин ткнул хлебную башенку пальцем, но она устояла.
— В каком смысле не хотелось? — прищурился Хазин. — Ты это про что?!
— Проехали, Хазин, — сказал я.
Спорить с пьяным Хазиным… Оно мне надо?
— Вот так они и сказали! — прошептал Хазин. — Так и сказали! А между тем все же на виду… на всеобъемлющем обозрении… Вот спросите меня: куда делся исполняющий обязанности губернатора, а?
— Куда? — спросил Роман.
Хазин стал шептать еще приглушеннее:
— Он планировал остаться на три дня, ему особняк на Набережной приготовили, Шмуля, ты же знаешь…
— С чего я вдруг знаю? — спросил Роман.
— Знаешь! — Хазин ухмыльнулся. — Ты же должен был плясать для господ!
Роман покачал головой.
— Я не знал… — сказал он. — Я не собирался нигде плясать…
— Плясать с шашкой. — Хазин выдержал паузу и с удовольствием добавил: — И без порток!
Хазин захихикал.
Роман попытался вскочить, я его удержал.
— Это он нарочно, — сказал я. — Провоцирует.
— Да ладно… — махнул рукой Хазин. — Зря отказался, тебе бы понравилось…
Хазин поманил Романа пальцем:
— Они собирались что-то обсуждать с Механошиным… но он… врио суток здесь не пробыл. На следующее утро уехал…
Роман сощурился.
— Ио любитель пострелять… охоту уважает… — Хазин подмигнул. — Надо думать… А что ты на меня, Шмулечка, так смотришь искоса? — спросил Хазин капризным голосом. — Да, Шмулик, я понимаю, ты тоже любишь мосты…
— Хазин! — попросил я.
— Да ладно, это же баобабу понятно…
Хазин разметал башенку и стал неопрятно есть хлеб.
— В вашем возрасте нельзя быть такими недоумками, пора уже понимать — все зоны делятся на две разновидности — на красные и на черные. А здесь все и не красное, и не черное, другое… Мертвая зона…
Хазин собирал со стола крошки, закидывал в рот.
— Это он о чем? — спросил шепотом Роман.
— Не знаю.
— Про зоны это он иносказательно или буквально?
— Не знаю.
— Вот именно, — рявкнул Хазин. — Вы ничего не знаете! Но смеете делать выводы!
— Белка, похоже, — констатировал негромко Роман.
— Не белка, но оцелот! — услышал Хазин. — Белка… Это у него белка!
Хазин указал на меня.
— Хазин, а где ты сейчас живешь?
— Я? Да знаешь, Витя… Какая разница? Там же, где всегда…
— Под мостом, — закончил Роман.
— И Шмуля метит в писатели! — Хазин хлопнул в ладоши. — Витя, я тебя недооценивал — твой смерд не так уж и безнадежен… Девушка, у меня все остыло!
Хазин заказал еще водки, девушка принесла черный хлеб, посыпанный укропом, три стопки и бутылку «Тройной». Хазин разлил.
Некуда бежать.
— Весьма неплохая. — Хазин аппетитно хлопнул рюмку, занюхал коркой. —
