Большевизация России заложила краеугольный камень в основание нового здания страха. Результатом явилась кампания борьбы с «красной угрозой», которую возглавил в 1919-20 гг. демократический министр юстиции Митчелл Палмер, направленная против, как он выражался, «подрывных элементов и агитаторов зарубежного происхождения». Он объявил, что «в США имеется 60 000 этих организованных пропагандистов доктрины Троцкого», причем сам Троцкий – «чужестранец с сомнительной репутацией… самый гнусный из известных в Нью-Йорке». Значительная часть материала, распространявшегося Митчеллом и его союзниками, носила антисемитский характер. Так, в одном из списков было показано, что из тридцати одного высшего советского руководителя все, кроме Ленина, евреи; в другом анализировался состав Петроградского совета, где всего 16 из 388 – русские, а остальные – евреи, причем 265 из них – выходцы из нью-йоркского Ист-Сайда. Третий документ свидетельствовал, что решение свергнуть царское правительство было в действительности принято 14 февраля 1916 г. группой нью-йоркских евреев, в которую входил миллионер Джейкоб Шифф.
В результате появился закон о квоте (1921), устанавливающий, что ежегодное количество иммигрантов не должно превышать 3% от количества соответствующей этнической группы в США на 1910 г. Закон Джонсона-Рида (1924) срезал эту цифру до 2%, принимая за базу отсчета уровень 1890 г. В результате общий уровень иммиграции опустился до 154 000 человек в год, причем суммарная квота на выезд из Польши, России и Румынии (в основном – евреи) упала до 8879 человек. Практически это означало конец массовой иммиграции евреев в США. В дальнейшем еврейским организациям пришлось вести тяжелую борьбу за то, чтобы эти квоты не ликвидировали полностью. Они считали большим успехом, что за 9 трудных лет (1933-41) им удалось принять в США 157 000 немецких евреев – примерно столько же, сколько въехало за один лишь 1906 г.
В то же время нельзя сказать, что в Америке между двумя мировыми войнами еврейская община находилась в состоянии глухой обороны. Достигнув в 1925 г. 4,5 миллиона, она быстро шла к тому, чтобы стать самой многочисленной, богатой и влиятельной еврейской общиной в мире. Иудаизм стал третьей религией в Америке. Евреи были не просто приняты, они становились плотью и кровью общества и зачастую определяли его облик. Они никогда не пользовались кредитом для биржевой игры, хотя в ряде европейских стран им приходилось прибегать к этому средству. В 20-е годы экономика США стала такой обширной и разветвленной, что ни одна группа, сколь бы велика она ни была, не могла в ней доминировать. Но в банковском и биржевом деле, торговле недвижимостью, розничной торговле, системе распределения и индустрии развлечений евреи занимали сильные позиции. Впрочем, едва ли не более важным оказался успешный профессиональный рост евреев, который стал возможен благодаря открывшейся для них в Америке возможности дать детям высшее образование. В ряде колледжей, особенно привилегированных (Ivy League), существовали ограничения на прием евреев. Но практически каких-то численных границ распространения высшего образования среди евреев не существовало. К началу 30-х годов евреи составляли почти 50% студентов в колледжах НьюЙорка, а в целом по стране – свыше 9% (105 000 человек).
В результате впервые с античных времен у евреев появилась реальная возможность употребить на всеобщее благо свой законотворческий потенциал, который они так долго холили и лелеяли в лучших традициях раввинизма. В 1916 г. после 4-месячной борьбы Луис Брандейс (1856—1941) стал первым евреем – членом Верховного Суда. Он был вундеркиндом, младшим сыном в семье евреев-либералов из Праги. В Гарвардской юридической школе он получил самые высокие на тот день оценки. К 40 годам его практика принесла ему состояние свыше 2 миллионов долларов. Для американских евреев было характерно, что, становясь видными фигурами в мире больших денег, они чувствовали себя достаточно уверенно, чтобы позволить себе увлечение сионизмом (если считали его жизнеспособным). Стал видным сионистом и Брандейс. Но еще более важным было его стремление изменить направление американской юриспруденции. Еще до того, как стать членом Верховного Суда, он написал «меморандум Брандейса» в деле «Мюллер против штата Орегон» (1908), где отстаивал закон штата, ограничивающий продолжительность рабочего дня женщин. В нем он опирался не столько на юридические прецеденты, сколько на общие моральные и социальные аргументы в пользу закона, при этом он привлек в качестве аргумента свыше тысячи страниц статистики. В этом нашла отражение как творческая философия либеральных кафедократов, так и их изобретательность и энергия в отстаивании своей позиции.
В качестве члена Верховного Суда Брандейс получил возможность продвинуть доктрину социальной юриспруденции в самый центр американской философии закона и превратить тем самым суд в рамках Конституции в законотворческий орган. Будучи либеральным евреем с классическим образованием, который видел в духе американского общества сплав Афин и Иерусалима (ну просто современный Филон!), он считал, что суд должен поддерживать плюрализм не только религий, но и экономических систем, а еще более – взглядов. Он почитал истиной (см., например, дело «Уитни против штата Калифорния», 1927), «что опасно подавлять мысль, надежду или воображение; что страх вскармливает репрессию, репрессия вскармливает ненависть; ненависть угрожает стабильности правительства; путь к безопасности лежит в возможности открыто обсуждать предполагаемые неприятности и средства борьбы с ними; а лучшее средство против плохих советов – советы хорошие».
В 1939 г. в Верховном Суде к нему присоединился единомышленник – Феликс Франкфуртер (1882—1965), который иммигрировал в Нижний Ист-Сайд в возрасте 12 лет, учился сначала в нью-йоркском колледже, а затем – в Гарварде и основную часть своей профессиональной биографии занимался дискуссиями (в современном светском смысле) по поводу одной из ключевых проблем иудаистского закона: как уравновесить требования личной свободы и общественной необходимости. Эта его деятельность отражала зрелость американского еврейства как члена сообщества, наглядным примером чего была солидарность Франкфуртера со штатом против диссидентствующего меньшинства («Свидетелей Иеговы») в вопросе о приветствии Государственного флага: «Тот, кто принадлежит к наиболее поносимому и преследуемому меньшинству в истории, не может быть нечувствителен к свободе, гарантируемой нашей Конституцией… Но как Судьи мы не являемся ни евреями, ни язычниками, ни католиками, ни агностиками… В качестве члена этого Суда я не вправе вписывать в Конституцию мои личные представления о политике, сколь глубоко я не тешил бы себя ими».
Надо сказать, что евреи в Америке занимались не только фундаментальной перестройкой существующих институтов, вроде юриспруденции, но и внедрением новых. В Париже и Вене еврейские музыканты, от Галеви до Оффенбаха и Штраусов, создали новые виды музыкальных спектаклей, а также театры и оркестры, которые позволили их осуществить. Подобное сочетание талантов возникло вскоре и в Нью-Йорке. Оскар Хаммерштейн I (1847—1919) прибыл туда в 1863 г. и работал, подобно многим другим евреям, на табачной фабрике. Через 20 лет его сын, Оскар Хаммерштейн II (1895—1960), стал играть важную роль в качестве либреттиста в становлении американской «музыкальной пьесы» – нового вида синтетического драматического искусства. После «Роз-Мари» (1924) и «Песни степей» (1926) он объединил свои усилия с Джеромом Керном (1885—1945), тоже нью-йоркцем, для создания сугубо американского мюзикла «Плавучий театр» (1927); затем с начала 40-х он в сотрудничестве с Ричардом Роджерсом поднял этот жанр, ставший, пожалуй, наиболее типичным для американского искусства, на новую высоту, создав «Оклахому» (1943), «Карусель» (1945), «Юг Тихого океана» (1949), «Король и я» (1951) и «Звуки музыки» (1959). Эти американские музыкальные авторы шли к композиции разными путями. Роджерс учился в Колумбийском университете и Институте музыкального искусства. Ирвинг Берлин (род. 1888), сын кантора из России, появился в Нью-Йорке в 1893 г., работал «поющим официантом», не имел музыкального образования и не учился музыкальной грамоте. Джордж Гершвин (1898—1937) начинал наемным пианистом в музыкальном издательстве. Общим для всех них были невероятная изобретательность и абсолютно новые идеи. Керн написал свыше 1000 песен, включая «Ol’Man River» («Река-старик») и «Smoke Gets in Your Eyes» («Дым в твоих глазах»), для 104 постановок и фильмов. На счету Берлина также более 1000 песен, от «Top Hat» («Цилиндр) до «Annie Get Your Gun» («Бери ружье, Энни»). Его «Alexander’s Regtime Band» (1911), по сути дела, ознаменовал начало эры джаза. Через 13 лет «Голубая рапсодия» Гершвина, исполненная оркестром Пола Уайтмена, сделала джаз респектабельным. «Моя прекрасная леди» Фредерика Лоу, «Парни и куклы» Фрэнка Лессера, «Волшебник из страны Оз» Гарольда Арлена и «Вестсайдская история» Леонарда Бернстайна характерны тем же сочетанием постоянного новаторства и непременной «кассовости».
