Надо сказать, что страх евреев по отношению к Советам был вполне обоснован. В августе 1919 г. все еврейские религиозные общины были распущены, их имущество конфисковано, а подавляющее большинство синагог закрыто навсегда. Изучение иврита и издание светской литературы на иврите были запрещены. Разрешалось издание литературы на идише, но только в фонетической транскрипции, а культурная деятельность на идише хоть и допускалась, но лишь под усиленным надзором. Органами такого надзора являлись специальные еврейские секции (евсекция), учрежденные коммунистическими ячейками, которыми руководили «нееврейские» евреи и чьей особой задачей являлось искоренение малейших признаков «еврейского культурного партикуляризма». Они вели подрывную работу против Бунда, поставив своей задачей ликвидировать сионизм в России. Кстати, в 1917 г. он стал сильнейшей политической организацией российских евреев. Имея 1200 низовых организаций с общим числом членов 300 000, он численно превосходил партию большевиков. Начиная с 1919 г. евсекции начали фронтальное наступление на сионистов, используя в качестве ударной силы подразделения Чека под командованием «нееврейских» евреев. В Ленинграде они заняли штаб-квартиру сионистов, арестовав персонал и закрыв газету. То же самое они проделали и в Москве. В апреле 1920 г. Всероссийский сионистский конгресс был разогнан отрядом чекистов с девушкой-еврейкой во главе; было арестовано 75 делегатов. Начиная с 1920 г. многие тысячи российских сионистов оказались в лагерях, из которых выйти удалось очень немногим. Как утверждал режим (26 августа 1922 г.), сионистская партия «пытается под маской демократии растлить еврейскую молодежь и отдать ее в руки контрреволюционной буржуазии в интересах англо-французского капитализма. Чтобы восстановить палестинское государство, эти представители еврейской буржуазии полагаются на реакционные силы, [включая] таких алчных империалистов, как Пуанкаре, Ллойд-Джордж и Папа Римский».
Когда к власти пришел Сталин, антисемит в душе, давление на евреев усилилось; к концу 20-х годов все виды специфически еврейской политической деятельности были ликвидированы или выхолощены. Затем Сталин распустил евсекцию, предоставив надзор за евреями тайной полиции. К этому времени евреи были уже изгнаны почти со всех важных властных постов, и антисемитизм снова стал мощной внутрипартийной силой. «Неужели верно, – писал Троцкий Бухарину в гневе и изумлении, – неужели возможно, чтобы в нашей партии, в Москве, в рабочих ячейках антисемитская агитация оставалась бы безнаказанной?» И не просто безнаказанной – поощряемой. Евреи, особенно из рядов коммунистической партии, составляли непропорционально большую долю жертв сталинского режима.
Одним из них был Исаак Бабель (1894—1940?), возможно, единственный великий еврейский писатель, рожденный российской революцией, чья личная трагедия в некотором роде символична для всех советских евреев. Подобно Троцкому, он был сыном Одессы, где его отец владел магазином. В одном из своих рассказов он, как в 9 лет впервые увидел своего отца, покорно стоящего на коленях перед казачьим офицером во время погрома, – прямо как олицетворение многовековой судьбы еврея из гетто. «На офицере, – рассказывает Бабель, – были лимонно-желтые замшевые перчатки, и он смотрел вдаль отсутствующим взором». Одесса порождала еврейских вундеркиндов, особенно музыкантов, и умный Бабель боялся, что отец сделает из него «музыкального карлика», одного из «большеголовых веснушчатых с тоненькими стебельками-шейками и эпилептическим румянцем». Вместо этого он, как и Троцкий, хотел стать «нееврейским евреем», сильной личностью, вроде знаменитых еврейских бандитов с Молдаванки, Одесского гетто, а еще лучше – вроде казаков. Он воевал в царской армии; позже, когда произошла революция, служил в Чека и вместе с другими большевиками грабил крестьян, изымая у них продовольствие. И, наконец, позднее осуществилась его мечта – он воевал вместе с казаками под началом маршала Буденного. На основе своих впечатлений он создавал шедевр «Конармию» (1926), собрание историй, рассказывающих с блистательными (а иногда и ужасающими) подробностями, как он пытался, по его словам, приобрести «простейший из навыков – способность убить своего собрата-человека».
Истории имели успех, в отличие от приобретенных навыков. Бабель не смог стать человеком, для которого насилие было бы естественным. Он оставался типичным еврейским интеллектуалом, как он говорил, «человеком с очками на носу и осенью в сердце». Постоянной и мучительной темой в его рассказах звучит трудность для еврея оторваться от своих культурных корней, особенно в вопросах жизни и смерти. Молодой человек погибает, потому что не может заставить себя застрелить раненого товарища. Старый еврей-лавочник не может согласиться с тем, что революционный порыв оправдывает средства, и призывает к «интернационалу хороших людей». Молодой еврей-солдат гибнет, оставляя в своих скромных пожитках портреты Ленина и Маймонида. Как убедился Бабель на своем горьком опыте, эти двое никогда особенно не ладили… Да и вообще идея еврея, который не чувствует себя евреем, на практике не работала. Для Сталина он оставался таким же евреем, как и все прочие; в сталинской России Бабель из почета попал в застенок. В 1934 г. он появился на съезде писателей, чтобы выступить с какой-то странной иронической речью, где объявил, что партия, в своем безграничном великодушии, отняла у писателей только одну свободу – право писать плохо. Я сам, сообщил он, разрабатываю новый литературный жанр и становлюсь «мастером молчания». «Я настолько уважаю читателя, – добавил он, – что стал немым». Через некоторое время он был арестован и исчез навсегда; возможно, его расстреляли еще в 1940 г. Согласно официальному обвинению, он был причастен к «заговору литераторов»; однако подлинной причиной было его знакомство с женой Николая Ежова, низвергнутого главы НКВД. В сталинской России этого было достаточно, особенно для еврея.
За рубежом, однако, было очень мало известно о том, что антисемитизм уцелел в Советской России, возродился в новых формах, о разрушении еврейских организаций и растущей физической угрозе евреям в условиях сталинизма. Считалось попросту, что, поскольку евреи входили в число главных вдохновителей большевизма, они должны быть среди тех, кто больше всех от него выиграл. Существенное различие между огромной массой евреев, среди которых были традиционалисты, ассимиляционисты и сионисты, и специфической группой «нееврейских» евреев, которые помогли совершить революцию, было практически не понято. В то же время по антисемитской теории еврейского заговора всегда считалось, что внешние столкновения еврейских интересов – это всего лишь камуфляж, маскирующий единство целей. Чаще всего евреев обвиняли в том, что где-то за кулисами они «работают сообща». Идея всеобщего еврейского заговора, в том числе и тайных встреч мудрецов, родилась еще во времена средневекового кровавого навета на евреев. Зачастую эта идея приобретала форму письменных документов. К несчастью, толчок этому дала и попытка Наполеона I собрать синедрион. Затем эта идея была взята на вооружение царской тайной полицией – охранкой. Эта организация была обеспокоена тем, что царь недостаточно решительно и радикально расправлялся с заговорами, особенно еврейскими. В 1890-е годы одному из парижских агентов охранки поручили состряпать какой-нибудь документ, при помощи которого можно было бы продемонстрировать Николаю II реальность еврейской угрозы. Фальсификатор воспользовался написанным в 1864 г. памфлетом Мориса Жоли, который приписывал Наполеону III стремление править миром. Первоисточник не имел никакого отношения к евреям, но для монарха была описана некая конференция еврейских лидеров, которые якобы объявили, что благодаря современной демократии они очень близки к достижению современных целей. Таково происхождение «Протоколов сионских мудрецов».
Фальшивка не достигла первоначальной цели. Царя не удалось обмануть, и на документе он начертал: «Благая цель не достигается подлыми средствами». Однако и после этого полиция старательно внедряла ее. В 1905 г. она впервые появилась в печатном виде в качестве дополнительной главы в книге Сергея Нилуса «Великое в малом». Большого интереса она не вызвала. Только большевистский триумф 1917 г. дал Протоколам второе, и гораздо более успешное, рождение. О связи евреев с ленинским путчем в это время говорили много, особенно в Англии и Франции. Шла самая отчаянная фаза долгой войны, которая истощила запасы мужчин и прочие ресурсы этих стран. Временное правительство Керенского старалось сохранить активное участие России в войне против Германии. Ленин же стал проводить прямо противоположную политику, направленную на немедленное достижение мира на любых условиях. Этот опасный удар по делу союзников, который привел к тому, что немцы смогли оперативно перебросить свои дивизии из России на Западный фронт, оживил в умах связь евреев с Германией. Например, в Англии небольшая, но шумная группа писателей во главе с Илэром Беллоком и братьями Сеслом и Дж. К. Честертонами, развязала яростную кампанию с антисемитским подтекстом по поводу дела Маркони (1911), направленную против Ллойд-Джорджа и его министра юстиции сэра Руфуса Айзекса. Теперь же они воспользовались событиями в России, чтобы связать евреев с пацифизмом в Англии. В начале ноября 1917 г. в речи Дж. К. Честертона прозвучала угроза: «Я хотел бы добавить несколько слов для евреев… Если они будут продолжать глупую болтовню насчет пацифизма, настраивая народ против солдат, их жен и вдов, то они впервые узнают, что на самом деле означает слово антисемитизм».
