Начнемъ опять свое дѣло, еще повторяю, поелику я уже началъ разсматривать сей важной запросъ; т. е. должно ли мнѣ жениться, и какихъ свойствъ должна быть моя жена. Разсмотреніе будетъ чистосердечно. Я окажу сей дражайшей особѣ не токмо строгую но и великодушную справедливость; ибо я намѣренъ о ней судить по собственнымъ ея правиламъ, равно какъ и по нашимъ главнымъ законамъ.
Она раскаевается въ томъ, что имѣла со мною переписку, то есть съ человѣкомъ столь вольнымъ, которой и преждѣ предполагалъ ее вовлечь въ сіе дѣло, и которой въ томъ успѣлъ такими способами, кои самой ей неизвѣстны.
Посмотримъ: какія она имѣла причины къ сей Перепискѣ? Если онѣ не были такія, чтобъ она по своей разборчивости могла ихъ почесть хулы достойными, для чегожъ себя и укорять за оныя?
Могла ли она впасть въ заблужденіе? Могла ли она пребыть на долго въ ономъ? Нѣтъ нужды, кто искуситель или какое было искушеніе. Теперь самое дѣло, самое заблужденіе должны мы разсмотрѣть. Упорствовала ли она противъ родительскаго запрещенія? Въ семъ она себя укоряетъ. Впрочемъ, когда ниесть почитала ли дѣвица съ толикимъ уваженіемъ дочерній долгъ и родительскую власть? Нѣтъ никогда. Итакъ какія же должны быть тѣ причины, которыя болѣе возымѣли силы, нежели долгъ, надъ столь почтенія достойною дочерью? Что я о томъ долженъ со временемъ подумать? Какою надѣждою могъ бы я отъ того льститься?
Говорятъ, что главное ея намѣреніе состояло въ томъ, дабы предупредить опасности могущія произойти между ея родственниками и такимъ человѣкомъ. котораго они вообще обижали.
Весьма прекрасно; но для чего старалась она о безопасности прочихъ, когда они сами о себѣ не помышляли? Впрочемъ славная оная встрѣча развѣ не послѣдовала? Добродѣтельная особа должна ли знать столь сильныя причины для того, что бы пренебречь оную въ очевидномъ долгѣ, наипаче когда дѣло состояло токмо въ томъ, чтобъ предупредить неизвѣстное зло?
Мнѣ кажется будто я тебя слышу: Какъ! Ловеласъ искуситель становится теперь обвинителемъ!
Нѣтъ, любезной другъ, я никого не обвиняю; я токмо разсуждаю съ самимъ собою, и во внутренности моего сердца я оправдываю и почитаю превосходную сію дѣвицу. Но позволь мнѣ однако разсмотрѣть, истиннѣ ли она долженствуетъ своимъ оправданіемъ, или моей слабости, которая составляетъ нелицемѣрную любовь.
Если мы положимъ тому другую причину; то будетъ оною, если хочешь, любовь; такая причина, которую вся вселенная почтетъ извинительною, не потому, чтобъ такъ о ней думали, говоря мимоходомъ, но поелику вся вселенная чувствуетъ, что можно впасть въ заблужденіе отъ сей пагубной страсти.
И такъ пусть ето будетъ любовь. Но чья любовь!
Одного Ловеласа, скажешь ты мнѣ.
Развѣ одинъ только находится Ловеласъ въ свѣтѣ? Сколько Ловеласовъ могли чувствовать впечатлѣніе столь прелестнаго виду и толико удивительныхъ качествъ? Ея слава меня начала помрачать; ея красота и изящность разума наложили на меня оковы. Теперь соединясь вмѣстѣ всѣ сіи силы составляютъ непоколебимыя узы, и принуждаютъ меня почитать ее достойною моихъ нападеній и всего моего честолюбія.
Но имѣла ли она ту откровенность, и ту непорочность, съ коею она должнабъ была познать сію любовь?
Нѣтъ.
И такъ если справедливо, что любовь въ ней дѣйствуетъ; то нѣтъ ли съ оною какого порока подъ тѣнію ея сокрытаго? притворства, напримѣръ, или, если хочешь, гордости?
Что должно изъ сего заключить? не ужели безпримѣрная Кларисса любитъ такого человѣка, котораго она не должна любить; не ужели она притворствуетъ? Не ужели ея добродѣтель основана на гордости? Если сіи три заключенія справедливы; то безподобная Кларисса не инное что, какъ женщина?
Какимъ образомъ можетъ она увеселить такого любовника, какъ ея: приводить его въ трепетъ, его, которой пріобыкъ торжествовать надъ прочими женщинами; приводить его въ сомнѣніе о томъ, къ нему ли ощущаетъ она любовь или къ кому ни есть другому, не имѣя надъ самой собою справедливой власти въ такихъ случаяхъ, которые она почитаетъ самыми важными для своей чести? [видишь, Белфордъ, что я о ней сужу по собственнымъ ея мнѣніямъ,] но она доведена несправедливостію другаго даже до того, что оставила родительской домъ, уѣхала съ такимъ человѣкомъ, коего свойства она совершенно знала, и основывала бракъ свой на многихъ отдаленныхъ и нимало невѣроятныхъ предложеніяхъ, когда бы причина ея соболѣзнованій могла оправдать всякую другую женщину; но надлежало ли Клариссѣ отверзать свое сердце тому негодованію, коимъ, какъ теперь себя осуждаетъ, толь сильно была тронута.
Но расмотримъ любезную сію дѣвицу, которая вознамѣрилась уничтожить свое обѣщаніе, которая нимало не расположилась придти на мѣсто свиданія съ своимъ любовникомъ, котораго она знала смѣлость и неустрашимость, коему она обѣщаясь не однажды не сдержала даннаго своего слова, и которой пришелъ, какъ она должна уже того ожидать, въ томъ намѣреніи, дабы оказать свои услуги, то есть, въ твердомъ предпріятіи ее похитить. Разсмотримъ сего человѣка, которой дѣйствительно ее похитилъ, и которой учинился совершеннымъ надъ нею властелиномъ. Нѣтъ ли, еще я повторяю, другихъ Ловеласовъ чрезвычайно дерзкихъ и непоколебимыхъ, которые бы были ему подобны, хотя бы они и не могли совершенно произвести въ дѣйствіе своихъ намѣреиій такими же средствами?
И такъ справедливо ли, чтобъ Кларисса была слаба, слѣдуя собственнымъ ея правиламъ; слаба даже и въ сихъ важныхъ случаяхъ? И не можетъ ли она учиниться еще болѣе таковою, въ самомъ важномъ случаѣ, къ коему всѣ прочія ея слабости кажется естественно ее влекли?
Не говори мнѣ, чтобъ для насъ, равномѣрно и для сего пола, добродѣтель была небеснымъ даромъ, я говорю здѣсь токмо о нравственной власти, которую каждый можетъ имѣть надъ своими чувствами: и не спрашивай у меня для чего человѣкъ склоненъ къ такимъ вольностямъ, которыхъ онъ не оказываетъ женщинамъ, да также и не желаетъ, чтобъ онѣ были подозрѣваемы? Тщетныя доказательства, поелику недостатки жены гораздо прискорбнѣе бываютъ ея мужу, нежели недостатки мужа его женѣ. Не разумѣешь ли ты, колико ненавистное разстройство моглибъ произвести первыя въ наслѣдствахъ фамилій? Преступленіе не можетъ быть равномѣрно. Впрочемъ я читалъ гдѣ то, что женщина создана для мущины: сія зависимость налагаетъ еще важнѣйшій долгъ добродѣтели.
Ты Ловеласъ! [можетъ быть сказалъ бы ты мнѣ, если бы я тебя менѣе зналъ.] Ты, требуешь толико совершенствъ въ женщинѣ!
Такъ, требую отвѣчалъ бы я тебѣ. Знаешь ли ты великаго Кесаря? Знаешь ли ты, что онъ отвергъ свою жену по одному простому подозрѣнію. Кесарь такой же былъ своеволецъ, какъ и Ловеласъ, и не гордѣе его.
Однако я признаюсь что можетъ быть не было никогда такой женщины. которая бы столько походила на Ангела, какъ моя Кларисса. Но еще повторяю, не учинила ли она такихъ поступокъ, которые сама осуждаетъ? Поступокъ, къ учиненію которыхъ публика и собственная ея фамилія не почитали ее способною, и которыхъ любезнѣйшіе ея родители не хотятъ ей простить? Не удивляйся, что я не признаю за справедливость, въ честь ея добродѣтели, извиненіе по причинѣ истиннаго ея негодованія. Гоненія и искушенія не суть ли опытъ добродѣтельныхъ душъ! Нѣтъ никакихъ препятствій ни чувствованій, которыя бы добродѣтели давали право уничтожить-я самой собою.
Начнемъ опять. Думаешь ли ты, чтобъ тотъ, которой могъ отвесть ея столь далеко отъ ея пути, не былъ ободренъ успѣхомъ простирать далѣе свои замыслы? Здѣсь дѣло идетъ токмо о опытѣ, Белфордъ. Кто будетъ страшиться опыта въ разсужденіи толь безподобной дѣвицы? Ты знаешь, что я нѣкогда любилъ производить опыты надъ молодыми женщинами весьма знатнаго достоинства и имени. Весьма удивительно, что я не находилъ еще ни одной, которая бы болѣе мѣсяца или до истощенія моихъ замысловъ оный непоколебимо выдержала. Я изъ того вывелъ весьма непріятныя заключенія, и если не найду такой, коей добродѣтель былабъ непоколебима; то ты увидишь, что въ состояніи буду отречься клятвою отъ всего онаго пола. И такъ всѣ женщины должны теперь со вниманіемъ взирать на умышляемой мною опытъ, кто есть та, которая зная Клариссу, не отдалабъ ей добровольно всей чести. Да явится та, которая въ томъ ей откажетъ, и да исполнитъ всѣ обяза тельства будучи на ея мѣстѣ.
Я тебя увѣряю, дражайшей другъ, что я чрезвычайно высокія имѣю мысли о добродѣтели, равно какъ и о прелѣстяхъ и совершенствахъ, до которыхъ я не въ состояніи былъ достигнуть. Всѣ своевольцы не говорили бы о томъ съ толикимъ почтеніемъ. Онибъ страшились осуждать самихъ себя, одобряя то, что презираютъ. Но благоразуміе всегда составляло похвальную часть моего свойства.
Діаволъ имѣющей великое участіе, какъ ты можешь думать, въ предумышляемомъ мною намѣреніи, повергъ праотца нашего жесточайшимъ опытамъ; поступку своему сей мужъ обязанъ возстановленіемъ своей чести послѣдовавшими потомъ и наградами. Невинная особа, будучи по нещастію подозрѣваема, не должна ли желать, чтобъ всѣ такія сумнѣнія объяснены были?
