объявил, что он арестован.
Павел, как мы знаем, не отличался большим мужеством, но, может быть, на его месте другой, и более храбрый, не смог бы преодолеть парализующего впечатления такого неожиданного нападения. Очутившись в ночном белье и без оружия перед этими людьми с разбойничьими лицами, государь, по-видимому, произносил только звуки, которые едва можно было разобрать.
– Арестован? Что значит «арестован»?
По словам Беннингсена он еще прибавил:
– Что я сделал?
И это были его последние слова.
Такой же рассказ слышал и лорд Сент-Элен после своего приезда в Петербург, но он не указывает его источника. Потеряв сразу присутствие духа и пролепетав только несколько упреков, Павел, передает он, был тотчас же сражен и брошен на пол неизвестным заговорщиком, который и покончил с ним, задушив его своей портупеей.
Однако другие свидетели говорят, что Платон Зубов повел с государем довольно длинный разговор, предлагая ему для блага отечества, отказаться от власти и подписать манифест, составленный Трощинским. Окружив несчастного государя, заговорщики толкали его к письменному столу, на который один из них положил уже документ. Несмотря на свой собственный страх, Павел будто бы попытался запугать своих врагов. Так как это ему не удалось, он стал звать на помощь и хотел проложить себе дорогу, но Беннигсен остановил его острием шпаги.
Развязка наступила будто бы случайно, из-за паники, охватившей в этот момент тех сообщников Зубова, с которыми боролся несчастный государь. В то время как он бился среди них, послышался в прихожей шум шагов и голосов: это явились запоздавшие; но их сообщники подумали, что крики Павла были услышаны и что теперь шли к нему на помощь. И действительно, уже по всему дворцу подняли тревогу. Внизу Пайкер раздавал оружие своим солдатам. Но, как и рассчитывали заговорщики, он был задержан двумя поручиками, которые посоветовали ему составить рапорт. Час спустя он все еще писал. В другом карауле, находившемся в нижнем этаже, Марину стоило большого труда справиться с некоторыми солдатами. Как бывшие гатчинцы, они хотели бежать на помощь к государю, обещавшему им по пятнадцати десятин земли в Саратовской губернии, и напрасно молодой поручик, с пистолетом в руке, кричал им: «Не ваше дело!» Видя, что ничего другого не остается, он скомандовал:
– Ко мне, бывшие гренадеры Екатерины!
– Здесь.
– Выходите из рядов!.. Будьте готовы к нападению!.. Если эти мерзавцы-гатчинцы двинутся, принимайте их в штыки!
Гатчинцы более не двигались, и Павел оказался предоставленным своей судьбе. Но нападавшие на него ничего об этом не знали, и, за исключением четырех или пяти человек, они, считая гибельным для себя оставаться на месте, на этот раз не на шутку ударились в бегство, выбрав тот же путь, по которому пришли, и не отдавая себе отчета, что предполагаемые защитники Павла тоже не могут идти другой дорогой. Поручив Платону Зубову или князю Яшвилю, держать пленника, Беннигсен бросился за беглецами, чтобы их удержать. Так, по крайней мере, он утверждал впоследствии. Когда он вернулся, Павел уже испустил дух; его опрокинул гигант Николай Зубов, ударив массивной золотой табакеркой в висок, или же он случайно упал около своего письменного стола и ударился лбом об его острый угол. Так как, стараясь встать, он отчаянно отбивался и кричал еще громче, он был, вероятно, задушен Яшвилем, Татариновым или Скарятиным, с помощью шарфа, принадлежавшего одному из убийц, или же его собственным, лежавшим невдалеке вместе со шпагой.
Естественно заботясь об уменьшении своей ответственности и отрицая всякое непосредственное свое участие в убийстве, Беннигсен сам не раз менял подробности своих объяснений, представленных им генералу Фоку и Ланжерону. Так как его кратковременное отсутствие плохо оправдывалось этим якобы беспорядочным бегством заговорщиков, что могло продолжаться всего какой-нибудь момент, – оба отряда встретились в соседней комнате и узнали друг друга, – то ганноверец дал ему другое объяснение. Спальня, где разыгралась драма, освещалась только ночником, стоявшим на письменном столе. Павел или кто-то из заговорщиков нечаянно его опрокинул. Поэтому Беннигсен был вынужден пойти за другой лампой. Не может ли быть, чтобы у заговорщиков не было с собой факелов?
Во всяком случае, несомненно следующее: нападение беспорядочной пьяной толпы на беззащитное существо, жестокая борьба, сопровождавшаяся градом ударов, сыпавшихся на жертву, – были пущены в ход кулаки, сапоги со шпорами, а может быть даже и сабли, – и, наконец, полное задушение. Несмотря на свой маленький рост, Павел был силен, и его агония длилась долго, пока он старался освободить свою шею от рокового узла. Рассказывали, что так как он продолжал шевелиться, то француз-камердинер князя Зубова взялся «помочь его душе выйти из тела», для чего вскочил сразу обеими ногами на упавшего государя. Но, кажется, и смерть «тирана» еще не положила конца этим отвратительным жестокостям. Палачи, возбужденные своей ужасной работой и приведенные в ярость встреченным сопротивлением, набросились на труп. Английский врач Грив руководил бальзамированием тела. Он говорил Коцебу, что обнаружил: широкий кровоподтек вокруг шеи; сильный ушиб виска; красное пятно на боку; два красных пятна на бедрах, происходившие, по-видимому, от сильного надавливания; еще кровоподтеки на коленах, и на всем теле следы ударов, нанесенных, вероятно, уже после смерти. Он не обнаружил ни одной колотой раны.
Эта последняя подробность тоже не обошлась без противоречий. Среди пажей Павла находился в то время князь Хилков. Он был допущен вместе со своими товарищами поклониться праху государя и поцеловать его руку. Предание, сохранившееся в семье, говорит, что, исполняя этот благочестивый обряд, он заметил, будто два пальца перчатки, к которой он приложился, были пусты.
Через несколько лет, когда в присутствии императора Александра было произнесено имя капитана Измайловского полка Николая Бологовского, государь сказал одному из своих друзей:
– Знаете ли вы, что это за человек? Он схватил за волосы мертвую голову моего отца, бросил ее с силой оземь и крикнул: «Вот тиран!»
Во время этой бойни Беннигсен, будто бы, просто притворился, что совершенно не интересуется происходящим, и, пройдя в соседнюю комнату, занялся разглядыванием картин, в то время как Платон Зубов, повернувшись спиной и барабаня по оконному стеклу, обнаруживал признаки нетерпения.
– Боже мой, как этот человек кричит! Это невыносимо!
Впрочем, тот и другой много раз утверждали, что государь был убит не только без их участия, но даже против их желания, и Беннигсену де Мэстр приписывает следующие известные слова: «Свержение и заключение его были необходимы, но смерть является уже свинством». Однако и относительно этого вопроса их свидетельства были различны, смотря по положению вопрошавших их лиц, и в мемуарах графини Потоцкой написано следующее: «Беннигсен, рассказывая об этой ужасной
