бы сказал итальянцам, что, насколько он знает Уайтхолл, там отнесутся к этой новой фазе в деле Харрисона как если бы он был итальянский бизнесмен. Мне кажется, это уж чересчур.
Сэр Дэвид тянул напиток мелкими глотками, достаточными только, чтобы увлажнить язык.
— Вы немного упрощаете, Дэвид. Это не вся история.
Министр улыбнулся из-за бульдожьих, свисающих складок своих щек.
— Реальная ситуация заключается в том, что старший член Итальянского кабинета, но это, конечно, конфиденциальные сведения, запросил нас через посла в то время, когда итальянцы принимали предварительные, но очень важные решения относительно подхода к проблеме. Они хотели узнать, будет ли правительство Ее Величества настаивать на том, чтобы отпустить на свободу террористку и таким образом спасти вашего парня. Это ведь разные вещи, правда?
— Если не считать того, что суть у них одна и та же. Я сформулирую это иначе и спрошу вас, какую инициативу проявляет британское правительство, чтобы обеспечить благополучие Джеффри Харрисона, что оно делает, чтобы он был жив и здоров и вернулся невредимым?
Еще один маленький глоточек, еще одно слабое сотрясение линии жидкости в стакане.
— Вы должны знать, что может быть только один ответ. Не может быть никакой инициативы, нацеленной на вмешательство во внутренние дела Италии.
— Вы можете намекнуть, что желательно заполучить нашего человека назад безотносительно к тому, откроет ли это требование дверь тюрьмы для женщины, которую они там держат.
— Дэвид, у меня полно назначенных встреч. — В этом упреке прозвучала суровая нотка. — Я должен был бы сейчас присутствовать на одной из них, но передал свои полномочия помощнику. Если я совершаю такой поступок, пожалуйста, будьте любезны слушать меня, когда я к вам обращаюсь.
— Принято. Извинения и притом искренние.
Наклон головы министра показал, что он удовлетворен.
— Италия не соперник в делах, Дэвид. Это не соревнующаяся с нами компания… Если она падет, если она обанкротится нравственно или в финансовом отношении, если она окажется сильно ослабленной, члены Палаты Общин не встанут и не будут рукоплескать и махать своими бумагами в знак одобрения, как это делают ваши акционеры. Это вовсе не место для веселых иностранцев, Дэвид, джиголо и весельчаков, старающихся ущипнуть девушку за задницу. Это государственная держава Запада, член НАТО, седьмая промышленная страна мира. Вы это знаете лучше меня. Когда возникает неприятная ситуация, мы не получаем от этого удовольствия. Мы делаем все от нас зависящее, чтобы ее выправить, мы поддерживаем друзей, если они в этом нуждаются, а друг нуждается в поддержке, когда оказывается на коленях. Дело Моро очень им повредило. Государству угрожали, требуя выкуп, сама система демократии оказалась под угрозой. Но они держались твердо, и из-за этого проиграли, пожертвовали лидером высокого класса.
— Прекрасная речь, министр, и сделает вам честь в Палате в день, когда компания будет хоронить Джеффри Харрисона. Вы пришлете венок. Пришлете?
Двое мужчин смотрели друг на друга. От контрударов у них кровоточили носы и припухли глаза, а впереди было еще много раундов.
— Это недостойно вас, Дэвид. Вы ведь мудрый человек. Зачем вам глумиться надо мной? Когда немец исчез в Северной Ирландии, тот, кого мы так и не нашли, Бонн не набрасывался на тогдашнего министра иностранных дел. Когда голландец Херрема был похищен в Эйре, Гаага выразила полное одобрение всем мерам, которые предпринял Дублин.
— Вы все еще пытаетесь укрыться, — сказал сэр Дэвид Адамс, которого не так-то легко было сбить с толку и лишить боевого задора. Он бросил своего противника на канаты. Такова была его давняя привычка. — Вы все еще пытаетесь укрыться за завесой бессмысленных протокольных фраз. Я хочу выручить молодого и не в чем ни виноватого человека, я хочу вернуть его жене. Мне плевать на итальянский терроризм, мне плевать на итальянскую демократию. Я там занимался бизнесом и знаю, что это за страна. Я знаю, сколько наших платежей попадает в банк Милана, знаю, сколько попадает в Цюрих. Я знаю о яхтах, взятках и виллах. Я понимаю, почему у них возникла проблема городской герильи, которая обосновалась прямо на ступеньках их крыльца. Это мерзкое клановое общество, которое не может само справиться со своими проблемами и не вам бросать англичанина в сточную канаву только для того, чтобы преподать этим людям урок принципиальности или как вы там это называете.
— Вы не слушаете меня, Дэвид.
Тон министра иностранных дел был ледяным, но под замороженной улыбкой скрывался гнев.
— Они пожертвовали одним из своих главных послевоенных лидеров, списали его, и сделали это только из принципа.
— Мы ходим кругами.
— Вы сами это начали.
Сэр Дэвид отхлебнул из своего стакана. Нетерпение взяло верх, и он наполовину опорожнил его.
— Я пытаюсь вам объяснить господин Министр, что вы можете кое-что сделать, что вовсе не ущемит «принципы»…
Он как бы перекатывал это слово во рту, пробуя его на вкус.
— Вы через своих друзей в Риме можете узнать, каково значение этой женщины, для движения герильи. И давайте не будем становиться на пьедестал. Я знаю недавнюю историю своей страны Северная Ирландия, верно? Мы опустошили Лонг Кеш, когда проявляли свою политическую инициативу, когда выгнали на улицы «Провизионалов» с их бомбами и терактами. И что тогда случилось с нашими принципами? Мы предоставили их лидерам свободу действий. Мы отправили палестинскую девушку Лейлу Халид домой из чистой любезности на реактивном самолете королевских ВВС. Мы вовсе не блюдем нашу лилейную белизну. Мы можем гнуться, когда это нам выгодно…
— Кто из нас произносит речи, Дэвид?
— Не ерничайте, министр. Моему парню осталось жить менее двадцати четырех часов.
Глаза сэра Дэвида Адамса буравили собеседника, показывая, что он не пойдет на уступки.
— Италия сможет выжить, если эта женщина не будет сидеть в тюрьме, она переживет это…
Он прервал свою речь в ответ на легкий стук в дверь за его спиной. На лицах обоих мужчин было заметно раздражение, оттого что их беседу прервали. Министр посмотрел на часы. Молодой человек без пиджака и в клубном галстуке, скользнул через комнату с телексом в руке. Он передал его министру без объяснений и исчез так же безмолвно, как появился. В комнате стояла тишина, пока министр читал сообщение. На лбу министра прорезались морщины, губы его сжались.
— Это о деле Харрисона. Поэтому они прервали наш разговор.
В его голосе не было эмоций. Только признаки старения и печаль.
— Он в руках у молодого психопата, который уже убил троих за два дня. По прогнозу итальянцев он убьет вашего человека, не колеблясь, без всякого сострадания, как только истечет срок ультиматума. Женщину, о которой идет
