Его охватило отчаяние. Ни одного шанса на то, что эта чертова Франка получит свободу, нет. Все это только в воображении этого маленького педанта. Они не выпустят ее, такую крутую девицу. Ведь они ухлопали месяцы, чтобы надеть на нее наручники. И это не оставляет шанса для тебя, Джеффри. Осталось лишь помолиться…
Он снова собрался заплакать. Ему только тридцать шесть лет. Что он сделал, в чем провинился?
И снова не то, Джеффри. Ты пьешь кровь масс, распинаешь рабочий народ.
Это же бред, безумие.
Но не для этого паренька, не для маленького мистера Джанкарло Баттистини, который собирается снести половину твоей башки, чтобы доказать, что это именно так.
Харрисон лежал с плотно закрытыми глазами, борясь с подступающими к горлу рыданиями. Мерзкий вкус хлопчатобумажного носового платка во рту вызывал тошноту. Его охватил ужас, что он задохнется в собственной блевотине. Что за гнусная смерть!
Виолетта, милая, проклятая Виолетта, моя жена. Хочу быть с тобой дорогая. Хочу, чтобы ты забрала меня отсюда. Виолетта, пожалуйста, пожалуйста, не отдавай меня им.
Недалеко от его головы хрустнула маленькая веточка. Харрисон мгновенно открыл глаза, его тело дернулось, ему удалось смахнуть слезы.
В десяти футах от него оказалась пара детских сапог высотой до колена, на щиколотках они были запачканы засохшей грязью, исцарапаны шипами ежевики. Это было миниатюрное повторение костюма взрослого фермера. Из сапог торчали крошечные мешковатые брюки, протертые на коленях до дыр, ткань выцвела от солнца и стирки. Он медленно повернул голову, поднял ее и глотнул, благословляя клетчатую спортивную рубашку с кое-как застегнутыми пуговицами и небрежно закатанными рукавами. Появилась тоненькая бронзовая шейка и юное чистое лицо ребенка, живущего на лоне природы и привыкшего подставлять лицо ветру. Харрисон опустился вниз и вжался в землю. Слава тебе, Господи. Бог мой, ангел. Белые ризы, крылья и нимб. Слава Богу. Он ощутил дрожь, спазму облегчения, пробежавшую по всему телу… Но она быстро прошла, ведь Джанкарло ушел ненадолго, только за едой. Давай, детка, я люблю тебя. Делай что-нибудь, не торчи здесь. Ты очень славный, ты это знаешь. Но не торчи здесь целый день.
Он снова посмотрел в лицо ребенка: почему малыш просто стоит, стоит тихо и неподвижно. Как статуя Пана, в трех шагах от него.
Ничего не говорит, лицо его серьезно, в глазах настороженность. Давай, парень, не бойся. Он попытался повернуться так, чтобы были видны путы на запястьях — напрасная трата времени: ребенок мог видеть лишь кляп у него во рту и связанные ноги. Маленькие ножки отступили, движение Джеффри обескуражило его. Что это, черт возьми, с ребенком? А чего ты ожидал, Джеффри? Что твоя мама тебе говорила, когда ты был маленьким и уходил в поля и леса поиграть или выходил пройтись по улице и скрывался за рядами домов? Не разговаривай с чужими, кругом бродят странные люди, не принимай от них сладости.
Харрисон уставился на мальчика, смотрел и пытался понять. Шесть или семь лет, глубокие и серьезные глаза, удивленный, грустно сжатый рот, руки, теребящие ткань брюк. Не идиот, не слабоумный, но не решается подойти к человеку, лежащему в скрюченной позе. Это запретный плод. Как только мог, Джеффри Харрисон, невзирая на кляп во рту, попытался улыбнуться ребенку и сделать знак головой, чтобы он подошел поближе. Но ответной реакции не последовало. Он одиночка, самодостаточная крошечная личность. И он не примет жевательную резинку от человека, которого не знает. Но это не может так кончиться. Пожалуйста, не теперь, Боже. Пожалуйста, Боже, не надо таких шуток. Да, на установление контакта нужно время. Но времени не было, ведь Джанкарло ушел ненадолго, только за едой. Что этот подонок сделает с ребенком? Подумай об этом, Джеффри, подумай… Что сделает Джанкарло с ребенком, если застанет его здесь, его, живого свидетеля? Спеши, малыш, быстро подойди ко мне. Не только моя жизнь висит на волоске, но и твоя тоже.
Джеффри Харрисон знал, что не имеет права втягивать в эту историю ребенка, что это частное дело его и Джанкарло. Но он снова сделал знак головой, и его щеки поверх тряпки изрезали морщинки, как он предполагал, приветственной улыбки.
Ребенок смотрел на него, без улыбки или страха, и маленькие сапоги стояли как вкопанные, он не качнулся ни вперед, ни назад. Да, на взаимопонимание потребуется много времени, а Джанкарло мог вернуться до того, как дело будет сделано.
* * *
На лесистых холмах у озера в Браччиано множество съехавшихся на отдых молодых людей разбили лагерь, поставили палатки. Поэтому молодой, заросший щетиной человек, появившийся на берегу не вызвал никакого интереса. Был пик сезона отпусков, и для многих прохладные и тенистые склоны, глубокое озеро в кратере вулкана представляли более привлекательное место для отдыха, чем переполненные пляжи изысканных курортов.
До тех, кто выехал из города хотя бы на время, бюллетени новостей не доходили: они не слушали радио и не читали газет. В лавке Джанкарло не привлек внимания, несмотря на то, что купил бритву из пластика, пену для бритья в форме аэрозоля и шесть розеток, наполненных сыром и помидорами.
Из лавки он направился в туалет небольшой траттории, устроенной на непрочных подпорках, прямо в серой пыли пляжа. Брился он осторожно, щетина на его лице была густой и можно было порезаться новым лезвием. Конечно, при отсутствии горячей воды чисто выбриться не удастся, но и этого будет достаточно, чтобы изменить его внешность и отделить ее от образа, запечатлевшегося в памяти тех, кто его уже видел и рассматривал при встрече. Он как-то читал, что искусство успешного ускользания от преследователя состоит в переодевании, смене джинсов и куртки на темный костюм и галстук. Он поверил этому. Кто будет искать фанатика среди хорошо одетых и ухоженных? Он улыбнулся себе, как бы наслаждаясь титулом, который сам себе даровал. Фанатик. Много ярлыков они раздают тем, кто сидит в Директорате Демокрациа Кристиана и в Центральном комитете Итальянской Коммунистической Партии.
Его настроение улучшилось после бритья. Но были еще лавки, которые следовало посетить. Он купил носки и легкую рубашку с короткими рукавами, на которой было изображение замка Браччиано пятнадцатого века, нависавшего над деревней. Свою старую одежду он запихнул в мусорный бак. Он остановился дальше и купил с лотка для газет дневной выпуск «Иль Мессаджеро». Посмотрел на портрет Джеффри Харрисона, держа страницу у самого лица. Это был портрет самой компании: безмятежный и прилизанный, безобидный и ограниченный, излучающий успех. На внутренней странице помещалась информация, которая и была ему необходима, ради которой
