— Вот что со мной произошло. Я потеряла чувствительность. Когда мне сказали, спустя три недели после катастрофы, что у меня нет ни мужа, ни детей, это было вот так. — Айрин вытащила иглу, и появилась небольшая капля крови. Айрин ее слизнула. — И вкус у меня почти потерян. Различаю соленое от сладкого, но не более того. Иногда мне кажется, что это только воспоминание от вкуса, с тех времен, когда я еще все чувствовала…
Айрин разлила остатки и встала, шумно отодвинув кресло. Жилье у нее было самое удобное в Дориной усадьбе: кроме террасы была еще и отдельная кухонька в сенях. Там у Айрин был припрятан небольшой винный запас: шесть бутылок, купленные к завтрашнему приезду подруг. Она долго шарила там в темноте, потом принесла бутылку хереса.
Все слезы из Жени вытекли еще вчера — новых за последние сутки как-то не образовалось. В горле стояла сухость, щипало и першило в носу.
— Английская ведьма Анна Корк оказалась права: Доналд — мой пятый ребенок. Как она и предсказала: с пятого начинаешь…
Сначала тьма разбавилась, потом сделалось серо, запели птицы. Когда история закончилась, совсем уже рассвело.
— Может, кофе сварить? — спросила Айрин.
— Нет, спасибо. Я посплю немного. — Женя ушла в свою каморку и легла лицом в подушку. Прежде чем уснула, успела еще подумать: «Как глупо я живу, можно сказать, что и не живу вообще. Подумаешь, ну разлюбила одного, полюбила другого… Тоже мне, драма жизни… Бедная Айрин — четверых детей потерять…» И она особенно горячо жалела Диану, синеглазую длинноногую Диану, которой сейчас было бы шестнадцать лет…
Ближе к вечеру приехала из Москвы целая команда: Вера со своим вторым мужем Валентином, который до того был женат первым браком на Нине, Нина и старший Нинкин сын — от Валентина. Кроме того, две младшие дочки Нины, уже от второго брака. С Верой было двое детей — младший сын был от Валентина, а дочка — неизвестно от кого, то есть рождена от незнакомого всем остальным первого ее мужа. В общем, это была дружная современная семья.
Сексуальная революция уже шла к закату, и вторые браки оказывались крепче первых, а третьи — совсем похожи на настоящие…
Дворик Доры Суреновны наполнился разновозрастными детьми, и смежные соседки посматривали через ограду справа и слева и завидовали Доре, как это ей удается начать сезон на месяц всех раньше, а закончить — на два месяца позже… И происходило это уже много лет. Они не догадывались, что все дело было в Айрин: куда ехала она, там вокруг нее тотчас образовывалась толпа, колхоз и фейерверк, а также первомайская демонстрация бюстгальтеров с вываливающимися молочными железами и бикини с пупками и ягодицами, возбуждающими крымских соседок до такой степени, что они хотели бы всем этим бесстыжим блядям отказать в квартирах, но жадность не позволяла.
Сама Дора устраивала некое подобие пансиона, не «бед-энд-брекфаст», а «койка-с-обедом», вот какова была услуга. Муж Дорин работал шофером в санатории имени XVII партсъезда, водил автобус, ездил за отдыхающими в Симферополь, добывал и продукты. Дора кормила всех своих постояльцев и зарабатывала за сезон столько, что и от участкового, и от фининспектора откупалась без особого для себя разорения.
Первые три дня прошли в благоустройстве. Нина, мать троих детей, была страшно домовита и распространяла вокруг себя домашний уют и женскую организацию жизни. Когда все занавесочки были развешаны, вазочки расставлены, половички вытрясены, она составила расписание, согласно которому каждый день две мамаши при детях, а две, закупив с утра продукты, в оставшееся время отдыхают…
Утром четвертого дня, согласно новому расписанию жизни, отдыхали Женя с Верой. План был у них следующий: они провожали до автобусной станции Валентина, который, выполнив функцию по доставке обеих семей, возвращался в Москву, потом покупали молоко, если повезет, а потом они собирались погулять по голой природе, без мячей, детей, визга и воплей… И все шло по плану: проводили мужа, не купили молока по причине его незавоза и отправились по шоссе в сторону холмов, откуда пахло юной травой, сладкой землей и где стояли розово-лиловые облака тамарисков в полном цвету.
Они уже свернули с шоссе, и, хотя шли по тропе вверх, идти было легко и вольно. Они даже и не особенно между собой разговаривали — так, перебрасывались необязательными словами…
Потом дошли до семейства акаций, сели в жидкую тень маломощной листвы и закурили.
— Ты давно Айрин знаешь? — спросила Женя, которая, хоть прошло уже немало дней, все никак не могла оторваться от крупной судьбы рыжей англичанки, перед которой старомодное самоубийство Анны Карениной поблекло и стало вроде как бы причудой вздорной барыни: любит, не любит, плюнет, поцелует…
— В одном дворе выросли. Она была старше на класс. Мне с ней дружить не разрешали. Она была хулиганка у нас, — засмеялась Вера. — А меня к ней тянуло. Да к ней всех тянуло. У них в квартирке полдвора всегда торчало. И Сьюзен Яковлевна до инсульта была прелесть какая тетка. Мы ее Барбариска звали — она вечно всех детей карамелью угощала…
— Кошмарная судьба какая… — вздохнула Женя.
— Ты про ее отца? Шпионство, что ли? Что ты имеешь в виду? — слегка удивилась Вера.
— Да нет, я про детей.
— Про каких детей, Жень? — еще более удивилась Вера.
— Диана и эти близнецы…
— Какая Диана? Ты про что?
— Про детей Айрин… Которых она потеряла, — предчувствуя ужасное, объяснила Женя.
— Ну-ка, поподробнее. Каких это детей она потеряла? — вскинула бровь Вера.
— Дэвид, первый ее ребенок, умер при родах, от обвития пуповины, потом Диана, ей годик был, и несколько лет спустя в автокатастрофе погиб ее муж-композитор и близнецы Александр и Яков… — перечислила Женя.
— …Твою мать… — потрясенно сказала Вера, — и когда же это с ней все случалось?
— Ты что, не знала? — изумилась Женя. — Дэвида она родила в восемнадцать лет, Диану в девятнадцать, а близнецов года три, что ли, спустя…
Вера погасила старую сигарету и раскурила новую — сырая сигарета плохо разгоралась, и, пока Вера над ней пыхтела, Женя судорожно трясла новую пачку, из которой ничего не вытряхивалось.
Вера молчала, тянула в себя горький дым, а потом произнесла:
— Слушай, Жень, я должна тебя огорчить. Или обрадовать. Дело в том, что дом наш в Печатниковом расселили десять лет тому назад, а именно в шестьдесят восьмом году, и было тогда Айрин двадцать пять лет. И к тому времени у нее на счету была армия любовников, десяток, наверное, абортов, и никаких детей — клянусь! — у нее в помине не было. Как и мужей. Донька — ее первый ребенок, а замуж она никогда и не выходила, хотя любовники у нее были очень знаменитые, даже с Высоцким был у нее роман…
— А Диана? — тупо спросила Женя. — А Диана?
Вера пожала плечами:
— Мы в одном подъезде все годы жили. Ты что думаешь, я бы не заметила, что ли?
— А шрам на голове от автомобильной катастрофы? — Женя трясла Веру за плечи, а та вяло уворачивалась.
— Ну что шрам, что шрам? С катка шрам. У Котика Кротова были «ножи», ну коньки такие, беговые, она упала, а он ей «ножом» прямо по голове проехал. Кровищи было… Он и правда чуть ее не убил. Ей голову зашивали…
Сначала Женя заплакала. Потом начала хохотать как безумная. Потом снова принялась рыдать. Потом они докурили обе пачки сигарет, которые были с собой. Наконец Женя опомнилась — никогда еще она с Сашкой не расставалась на столь долгий срок… Они заторопились домой. Женя пересказала Вере всю историю Айрин — сочиненную. Вера рассказала ей встречную — подлинную. Совпадали обе истории в самом неправдоподобном месте — по части резидентского прошлого ирландско-британского коммуниста, приговоренного к смертной казни и обменянного на отечественного шпиона…
Когда они пришли к дому, Женя чувствовала себя выпотрошенной. Дети уже поужинали и чинно играли за большим столом в детское лото, где вместо цифр были репки, морковки и варежки. Сашка, вцепившись в лотошную карточку, махнул матери рукой, сказал: «Ура! Мой заяц!» — и накрыл своего зайца картинкой. Он был равный среди равных, а вовсе не отсталый, больной или особо нервный…
Остальные сидели у Айрин на террасе и пили херес. Сузи с блаженным лицом тянула маленькими глотками из стакана. Вера поднялась на терраску и уселась с остальными…
Женя ушла к себе. Ее звали с террасы, но она крикнула из комнаты, что болит голова. Легла на кровать. Голова как раз и не болела. Но надо было что-то сделать с собой. Произвести какую-то операцию, после которой можно было бы снова пить вино, болтать с приятельницами, общаться с другими, более образованными и умными подругами, оставшимися в Москве…
Дети закончили с лото. Женя вымыла Сашке ноги, уложила, погасила свет. Кто-то из подруг позвал ее усиленным до крика шепотом:
