— Что именно?
— Жить вне этики и вне морали.
— Что-то ты не слишком часто вспоминал о морали, когда мы были в Гарварде.
— О чем ты, Мартин?
— О женщинах, разумеется. О всех тех женщинах, которым ты разбил сердце, а потом бросил. И насколько мне помнится, совесть тебя не очень мучила.
— Господи, Мартин! — воскликнул Нат. — Ведь мы же были совсем юными!
— Все правильно. Ты был молодым, красивым и крутил любовь с несколькими девушками сразу. Потом ты нарезвился и нашел свою единственную… Как все просто, Нат, а?! Кстати, как ее звали?
— Мне кажется, ты знаешь, как ее звали.
Мартин некоторое время смотрел в пространство над головой Ната, потом покачал головой:
— Я многое забываю, Нат. Особенно в последнее время.
— Ну а у тебя самого кто-нибудь был? Или ты тоже не помнишь? — спросил Нат, прекрасно зная, что Мартин не имеет ни малейшего понятия о настоящей любви.
Устремив взгляд в окно, Мартин Рэндо рассеянно крутил какую-то ниточку на подлокотнике своего раззолоченного кресла-трона.
— У меня было четыре женщины.
— Я имею в виду — нашел ли ты свою grand amour?15
— И много других amours тоже. — Мартин обвел взглядом комнату.
— Когда мы учились в колледже, ты мог делать все, что тебе захочется, — сказал Нат. — Как и каждый из нас.
— Я и делал то, что хотел, — сухо возразил Мартин.
— Но в твоем характере был один существенный изъян, — заметил Нат. — Ты не выносил чужого счастья и всегда искал способ его омрачить. Откуда это у тебя, хотел бы я знать?
— Мне кажется, в сложившейся ситуации уместнее было бы поговорить о тебе, Нат. И коли речь зашла о морали, я хотел бы знать: какая особенность твоего характера внушила тебе уверенность, будто ты вправе вмешиваться, а точнее — мешать своим друзьям делать карьеру так, как они считают нужным? Твоя наглость и самонадеянность поражают меня до сих пор! С чего ты взял, будто твои жалкие принципы и твой высосанный из пальца идеализм могут оказаться важнее живого человека — меня?!
— Это не идеализм, Мартин, — ответил Нат, которому удалось сохранить видимость спокойствия лишь невероятным усилием воли. — Ты убил Вассерстрома и украл его открытие. Из-за тебя лекарство от рака появилось на рынке намного позже, чем могло бы. На сколько лет, Мартин? И сколько людей умерло за это время — людей, которые могли бы остаться в живых?
— И снова ты передергиваешь, Нат. Никакого открытия я не крал. Мы все работали над одним и тем же, просто Вассерстрому посчастливилось опередить меня на полшага. В науке это случается сплошь и рядом. И кстати, я его не убивал. Его никто не убивал. Он покончил с собой.
Нат понял, что рассчитывать на признание бесполезно, и решил сменить тему:
— Ладно, оставим это. Расскажи лучше, что случилось со мной после того, как погибла Мэри.
— Криотехника оказалась нерентабельной, и все научные центры, которые занимались соответствующими технологиями, обанкротились. Я воспользовался ситуацией, чтобы скупить все замороженные трупы, какие находились тогда на территории Соединенных Штатов. Для меня это было своего рода хобби. Примерно в середине тридцатых я приобрел и твою голову. Точную дату я не помню — помню только, что тебя и еще несколько, гм-м… образцов случайно обнаружили в каком-то наскоро переделанном под криохранилище гараже под Сан-Франциско. Один из лаборантов решил сохранить вас, после того как Пасаденский институт вылетел в трубу. Можешь себе представить, что я почувствовал, когда узнал, кто попал мне в руки? В любой момент я мог повернуть кран и покончить с тобой, Нат. Не скрою, я не раз об этом думал, но сдержался, хотя и знал, что ты меня терпеть не можешь. Я и сам тебя ненавидел, но, несмотря на это, заботился о твоей, гм-м… сохранности и даже установил за твоей головой постоянный приборный контроль, хотя это и стоило мне больших денег. Я даже сделал тебя главным экспонатом в одном из моих институтов!
— Почему же ты не покончил со мной?
— Сам не понимаю. Я просто не мог. Не мог допустить, чтобы тебя не стало. Ты был как будто частью меня. Частью моего прошлого, если точнее. Видно, так уж я устроен — мне трудно расстаться с теми, кто мне небезразличен. — Мартин улыбнулся самой очаровательной улыбкой, на какую был способен, и Нат спросил себя: «Неужели он и в самом деле думает, что я ему поверю?»
— В нашей коллекции ты был лучшим экземпляром. Твоя Мэри…
— Ага, значит, ты помнишь, как ее звали!
— Значит, помню… Так вот, Мэри держала тебя в жидком гелии. Это намного лучше жидкого азота, который, строго говоря, не является полностью инертным газом. Гелий же хорош тем, что в нем разложение практически останавливается. Нанотехнологии постоянно совершенствовались, и недалеко было то время, когда они начали бы окупаться. А моя корпорация владела уже таким количеством патентов и разработала столько методик использования микроскопических машин, что легко могла стать монополистом в этой области даже в мировом масштабе. Криотехнологии я считал нашим заделом на более отдаленную перспективу, но ты — да и остальные тоже — обходился нам очень недешево. Тогда-то мне и пришла в голову эта идея — выставить тебя на всеобщее обозрение, чтобы ты отрабатывал хотя бы часть своего содержания. Я сделал из тебя знаменитость, и надо сказать, что одно время ты пользовался просто бешеной популярностью. Все эти придурки были просто счастливы выложить денежки, чтобы посмотреть «Голову». Мне и самому нравилось смотреть на тебя. Как же — ведь в стеклянной банке в музее был не кто-нибудь неизвестный, а мой бывший сосед по общежитию. Человек, который меня предал. Я ведь знаю, что ты собирался предать меня, Нат. Это желание появилось у тебя чуть не со дня нашего знакомства. Тебе не давала покоя мысль, что я создан для великих дел, и ты решил во что бы то ни стало помешать мне.
Нат промолчал. Он хотел, чтобы старик выговорился.
— К этому времени Мэри уже давно умерла и некому было протестовать, бороться за твое доброе имя, если не считать твоего сына. Было время, когда он довольно сильно нас беспокоил, но мы сумели решить и эту проблему.
— Как я понимаю, к тому, что Патрика лишили гражданских прав, ты тоже приложил руку, — заметил Нат, не скрывая своего отвращения.
Мартин наклонился вперед и оскалил неестественной белизны зубы:
— На протяжении многих, многих лет я был единственным, кто верил в возможность физического бессмертия. Слышишь ты — единственным! Все вокруг считали меня непрактичным идиотом, но вот они мы — ты и я, сидим рядом и разговариваем, как старинные приятели. В начале моей работы я тоже не раз оказывался в тупике и готов был опустить руки, но знаешь, что я тогда делал? Я шел в музей, смотрел на тебя, и это зрелище давало мне силы бороться дальше…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
