прецедентов, которые полезны при встрече с будущим, а сопоставление своего опыта с чужими опытами – это именно то, что помогает понять себя и стать больше себя: стать европейцем в надежде стать человеком всемирной культуры. Ни один человек, конечно, не вместит всемирную культуру в целом, а только в выборке. Но чтобы эта выборка делалась в соответствии с индивидуальным душевным складом человека, а не навязывалась ему национальными и прочими привычками отцов и дедов, к этому ведут все тенденции современного культурного развития.
Ось, на которую нанизывается историческая память, складывающаяся в национальное сознание, – это язык. Может быть, я преувеличиваю, потому что сам словесник; может быть, зрелище построек или звуки песен способны и без словесного комментария говорить потомку не меньше. Но мне трудно не вспоминать знакомую мне античную культуру, в основе которой лежал предмет, скромно называющийся у нас «развитие речи». В наших школах изучение его заканчивается в младших классах, а в античности на нем держалось и начальное, и среднее, и высшее образование. Все остальное группировалось в тот энциклопедический минимум культурного фонда, который был общим в той или иной степени для всех и объединял общество не меньше, чем религия или политическая власть. Такого канона текстов, обросших комментариями – языковыми, реальными, историческими, психологическими, эстетическими, идейными, – у нас нет. А через такой комментарий легче заглянуть в собственное прошлое, чем через любой учебник и чем через сколь угодно талантливое научно-популярное пособие. Все знают комментарий Ю. М. Лотмана к «Евгению Онегину»; мало кто знает комментарий Антиоха Кантемира к собственным и Горациевым сатирам; с виду они очень непохожи, но цель у них одна, и это та самая цель поддержания доступа к культурному наследию, о которой приходится заботиться нам всем.
Я вовсе не закрываю глаза на то, что интерес к собственному прошлому нужно прежде реанимировать, чем развивать. Я знаю, что благодаря стараниям нашей школы миллионам молодых людей невыносимо скучны уже не только Пушкин и Гоголь, но и Толстой и Горький. Я знаю, что еще немало труда придется положить на то, чтобы объяснить: «Вот этих стихов из последнего журнала ты не поймешь по-настоящему, не зная Маяковского; а Маяковского – не зная Блока; а Блока – не зная Пушкина; а Пушкина – не зная русского XVIII века. И не поймешь Вознесенского, не зная Аполлинера; Маяковского – не зная Уитмена; Пушкина – не зная Байрона; и русского XVIII века – не зная античной классики». Но это уже социальный аспект развития современной культуры, а мы здесь говорим о национальном аспекте.
Из остальных – помимо языка – «базисных ценностей», о которых нам предложено подумать, об одной я отказываюсь судить: о «жизненном пространстве». Для меня это понятие слишком срослось с нацистской идеологией. О «почве» можно говорить серьезнее (хотя и здесь трудно не вспомнить концовку «Потока-богатыря»: «Али, почвы уж новыя ради…»). Дело в том, что у интегрирующих тенденций современной культуры, конечно, есть и противовес, недаром понятие «малой родины» явилось у нас как раз в последние десятилетия. Но это именно «малая» родина. Почему считается, что ощущение «почвы» помогает почувствовать себя русским человеком? Оно помогает почувствовать себя – и это прекрасно – человеком вологодским, рязанским, сибирским; я сам при всех европейских вожделениях не перестаю себя чувствовать человеком даже не московским, а замоскворецким. Сверхмалые культурные общности и сверхбольшие дополняют друг друга. А объединяет эти сверхмалые общности язык.
Я бы вычеркнул из паспортов и анкет графу «национальность» и ввел бы вместо нее графу «родной язык» (кажется, когда-то так и было?). Если человек сможет вписать туда не один родной язык, а два или три – прекрасно. Мы страдаем из‐за культурного разобщения внутри нашего Союза и из‐за культурного отъединения от Европы и мира (болезненный след железного занавеса). Горький парадокс, что наиболее слита с Европой и Америкой оказалась русская эмиграция – или, как теперь предпочитают деликатно выражаться, «зарубежье». Оно форпост русской культуры в Европе? Я бы предпочел видеть в нем форпост Европы в русской культуре. Не все в эмигрантской культуре способно вынести эту миссию; и, конечно, по сю сторону границы тоже есть достаточно сил, способных служить культурной интеграции. Чем скорее они сольются, тем лучше.
Национализм – детская болезнь в истории народа. Малые народы бывшей Российской империи в недолгий промежуток между тем, как Ленин ослабил петлю на их шее и как Сталин вновь начал ее затягивать, успели – хотя бы некоторые – окрепнуть и экономически, и политически, и культурно. Естественно, что это вылилось в волну национального недовольства. Русский народ давно миновал эту стадию национального самосознания (или я обольщаюсь?), но болезни заразительны, и ему захотелось впасть в детство, в такое же упоение своей самостоятельностью и самобытностью. Апостол говорил: нет ни эллина, ни иудея, а Маркс говорил: пролетарии всех стран, соединяйтесь; но слова апостола были забыты официально, а слова Маркса – неофициально. До каких трагических событий довел страну этот самотек, все мы знаем и чувствуем. Кому, как не русскому народу, подать пример обратного движения – к обретению себя через «отречение» от себя?
Россия была колониальной империей, и мы знаем, кто из народов в ней был угнетателем и кто угнетенными. Не будем притворяться, что мы потомки просветителей – миссионеров, учителей, врачей – и будто мы не имеем никакого отношения к разорителям – завоевателям, чиновникам. На нас лежит историческая вина, искупить которую наш нравственный долг; если не всякий просвещенный русский человек это чувствует, то это горько и странно. Только этим чувством и может определяться взаимодействие русской культуры с культурой других республик. Здесь задача та же, что и во взаимодействии ее с Европой: интеграция. Однако решать ее труднее, потому что русскому человеку в наши дни раздобыть грамматику и словарь марийского, якутского или даже армянского языка куда трудней, чем испанского или китайского. Такую ситуацию я могу назвать лишь хорошо обдуманным преступлением. Но это уже выходит за пределы нашей дискуссии.
А «престиж и достоинство русской культуры»? Думаю, что если мы будем делать русскую культуру ради престижа и достоинства, то ничего хорошего не сделаем. Будем людьми, и нас будут уважать. И если наша русская культура чего-то стоит, то отпечаток ее будет на всем, что мы будем делать как европейцы и как жители земного шара.
СЛУЖБА – ЭТО НЕ БЛАГОДАТЬ, А ДОЛГ 28
На мое предложение сфотографироваться доктор филологических наук, профессор Михаил Леонович Гаспаров ответил вежливым, но категорическим отказом. А на просьбу использовать фотографию, промелькнувшую в одном
