Вот так Михаил Михайлович оказался в Хусте, в доме своих племянников, в то время еще молодых парней. Однако контакта с ними у М. М. не получилось, были они людьми, получившими лишь начальное образование, искусством не интересовались и ничего в нем не смыслили. Дядюшку, с его странными «египетскими» картинами считали просто чудаком, не от мира сего.
С братом, из за которого Михаил Михайлович отправился в Закарпатье, тоже близкого общения не получилось. Это был самый старший его брат, бывший офицер Белой армии, с Врангелем ушедший из Крыма в Турцию. Со временем он перебрался в Чехословакию и поселился в Закарпатье.
Что он стал священником, ничего удивительного нет. Вся семья Потаповых была глубоко религиозна, и дети росли верующими. В Советском Союзе он оказался, когда Закарпатье стало Советской Западной Украиной. Жил о. Владимир в небольшом селе Дубны, километрах в 30–40 от Хуста, служил в маленькой сельской церкви.
Виделись братья не часто, хотя это был любимый брат М. М. с самого его детства. Михаил Михайлович говорил о нем, как о человеке необычайно мягкого характера, чувствительном, глубоко любящем природу, живущем в мире музыки и поэзии, и тоже пишущем стихи. М. М. знал много их наизусть, помнил и часто присылал мне в письмах. Это были хорошие лирические стихи, похожие на лирику Тютчева.
Служба в армии никогда не была по душе Владимиру Михайловичу, но так уж сложилась его судьба. Он считал себя обязанным защищать Родину сначала от немцев, потом от большевиков и оставаться ей верным.
Поездка в Дубны
Мне было жаль, что я так мало знаю об этом человеке. Но однажды мне всё же пришлось с ним повстречаться. Незабываемое воспоминание осталось у меня от этой встречи… Вот как это было: С согласия М. М., и несмотря на его предупреждения что это далеко, и будет для меня тяжело, я всё же решила съездить на велосипеде в село, где живёт и служит его брат — отец Владимир.
…Был чудный летний день, тёплый, но не жаркий, солнечный, пронизанный жужжанием шмелей и стрёкотом кузнечиков. Я лежу в траве, и крупные ромашки, и розовые шарики клевера склоняются прямо над моим лицом. Велосипед лежит рядом. Мы с ним отдыхаем. Надо мной небо, синее-синее, ну прямо, как на Алтае. Ни одного облачка. И где-то там, невидимый в синеве, жаворонок распевает себе вовсю! Так и звенит колокольчиком.
Я на пути в сельцо Дубны, в гости к отцу Владимиру. Половину, вероятно уже проехала. Съела свой завтрак — булку с куском сыра, запила молоком, и вот лежу — наслаждаюсь…
Вся дорога до Дубны идет по берегу Тиссы, по хорошему шоссе с широкими обочинами для велосипедистов, — чешское наследство. На шоссе почти никакого движения и, конечно, ни одной машины. Изредка встретится таратайка, запряженная парой лошадей, или одинокий, как и я, велосипедист…
Вечером я сижу в маленькой комнате церковного домика у отца Владимира. Жена его, совсем старушка уже, простая гуцулка из местных жителей, сидит на низком диванчике, молитвенно сложив руки под подбородком на груди. Глаза полузакрыты, не шелохнется… То ли дремлет, то ли слушает…
Я тоже не шелохнусь. Слушаю. Проигрыватель чудесный, чехословацкий ещё, но со стереозвуком. И льются, и льются звуки… Какие звуки! Отец Владимир обожает Шаляпина.
Много раз слышал он его во Франции, в Италии, Живого, прекрасного, полного сил и артистического обаяния. А голос… ну что говорить? Слушать надо… И мы слушаем, слушаем чуть не до утра.
Две больших еловых полки заставлены пластинками с записями Шаляпина. Всё это собрал Владимир Михайлович, еще живя в Чехословакии, еще задолго до того, как принял сан… Какое счастье, что успел это сделать… А кроме этого, — остались воспоминания, и отнять их никто не может… И это услада и радость его жизни.
Я осторожно спросила Отца Владимира, как он относится к египетской ностальгии Михаила Михайловича?
— Не одобряю, — ласково улыбнувшись ответил он. Не одобряю, но и не осуждаю… Ведь он, Мишенька, всегда был странным ребенком, но все мы любили его. Ребенком он и до сих пор остался, до старости… Дети же — безгрешны…
…Без малого лет пятнадцать, после моего визита в Хуст, Михаил Михайлович Потапов прожил еще в своей «голубятне».
Я с сыновьями к тому времени уже давно уехала в Америку, и уже года четыре как жила в своей нынешней бостонской квартире. С Михаилом Михайловичем у меня все эти годы продолжалась довольно регулярная переписка, хотя письма в Америку доходили не всегда, и шли по полтора — два месяца.
Из этих писем я и знаю обо всех перипетиях жизни М. М. произошедших со времён моего визита в Хуст по сию пору, то есть конец 94-го года.
Лишь дважды за все пятнадцать лет, которые он оставался в Хусте, довелось ему пожить по-человечески.
Первый раз, когда Мукачевский архиерей пригласил его расписать новую церковь в его, архиерейском подворье, и М. М. прожил в архиерейских «покоях» больше года. Имел собственную комнату, жил на всём готовом, — с давно забытыми «удобствами». На стенах была развешана любимая его «Эхнатониана», а в шкафу и на столах разместились египтологические книги, которые приехали вместе с ним. К тому же он Получал еще и «зарплату» по 100 рублей в месяц, что по тем временам было довольно таки солидной суммой. У меня хранятся фотографии фрагментов росписи этой церкви. Роспись, так же, как и иконы, мне кажется не очень «церковной», — непривычно красивой. Однако, М. М. писал мне, что какая-то приезжавшая группа иностранных ученых и художников, которой, как достопримечательность Мукачева, была показана эта церковь, пришла в восхищение и назвала роспись Михаила Михайловича «уникальной».
В другой раз он был приглашен в Одессу для росписи главного монастырского храма (Маячный пер. 5), на территории которого находилась летняя дача Одесского митрополита.
В Одессе М. М. пробыл довольно долгое время, но едва ли не большую часть его провел в больнице. Заболели глаза. Он лежал в клинике Филатова, и сам Филатов (тогда он был еще жив) лечил Михаила Михайловича, с которым очень подружился. Но — увы — восстановить зрение в правом глазу не удалось даже профессору Филатову. Оно было потеряно почти полностью и с тех пор М. М. практически продолжает работать с одним левым глазом… Несмотря на это, роспись монастырского храма была им закончена и получила очень высокую оценку.
Храм был расписан строго в византийском стиле. Одна из стен была посвящена изображению святых, особо почитаемых христианской православной церковью.
Этот монастырь, когда Михаил Михайлович еще заканчивал роспись, посетил патриарх Александрийский и всего Египта, — Николай VI. Он был потрясен работой М. М. и сказал, что никогда ничего более прекрасного и вдохновенного в церковной живописи не видел. Как знак высочайшей оценки Его Блаженство (патриарший статус, принятый в Египте) наградил Михаила Михайловича орденом Св. Марка (покровителя искусств), и сам, своей рукой прикрепил его к скромной рясе в которой работал М. М… А тот, дрожа и чуть не падая от волнения, безмолвно молил: — Ах пригласите, пригласите же меня в Египет… Хоть на один день! Но вслух выговорить этих слов не посмел. Его блаженство отбыл со своею свитой в Александрию, а приглашения М. М. прислать не догадался…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
