решено, что со мной должна разобраться государственная инквизиция».41
Брагадино посоветовал ему покинуть Венецию, но Казанова отказался. На следующее утро его арестовали, конфисковали документы и без суда и следствия заключили в I Piombi, «Свинцовую тюрьму» — так называли венецианскую государственную тюрьму из-за табличек на ее крыше.
Когда наступала ночь, я не мог сомкнуть глаз по трем причинам: во-первых, из-за крыс; во-вторых, из-за ужасного грохота часов собора Святого Марка, которые звучали так, словно находились в моей комнате; в-третьих, из-за тысяч блох, которые заселяли мое тело, кусали и жалили меня, отравляя мою кровь до такой степени, что я страдал от спазматических судорог, доходящих до конвульсий.42
Его приговорили к пяти годам, но после пятнадцати месяцев заключения он сбежал (1757 г.), используя множество приспособлений, рисков и ужасов, рассказ о которых стал частью его торговли в дюжине земель.
Приехав во второй раз в Париж, он сразился на дуэли с молодым графом Николя де Ла Тур д'Овернь, ранил его, исцелил «волшебной» мазью, завоевал его дружбу и был представлен им богатой тетке, госпоже д'Урфе, которая свято верила в оккультные силы и надеялась с их помощью изменить свой пол. Казанова сыграл на ее легковерии и нашел в нем тайное средство для достижения благосостояния. «Теперь, в старости, я не могу, не краснея, вспоминать об этой главе моей жизни»;43 Но это продолжалось на протяжении дюжины глав его книги. Он пополнял свои доходы, жульничая в карты, организуя лотерею для французского правительства и получая заем для Франции от Соединенных провинций. По пути из Парижа в Брюссель «я всю дорогу читал «De l'Esprit» Гельвеция».44 (Он должен был предложить консерваторам убедительный пример того, как либертин [вольнодумец] становится либертином, хотя последовательность, вероятно, была обратной). На каждой остановке он выбирал себе любовницу; на многих остановках он находил бывшую любовницу; время от времени он натыкался на свое собственное непредусмотренное потомство.
Он посетил Руссо в Монморанси и Вольтера в Ферни (1760); мы уже наслаждались частью этого тет-а-тет. Если верить Казанове, он воспользовался случаем, чтобы упрекнуть Вольтера в том, что тот разоблачает абсурдность народной мифологии:
Касанова: Предположим, вам удастся уничтожить суеверие, чем вы его замените?
Вольтер: Мне это нравится! Когда я избавлю человечество от свирепого монстра, пожирающего его, вы спросите, что я поставлю на его место?
КАСАНОВА: Суеверия не пожирают человечество, напротив, они необходимы для его существования.
Вольтер: Необходимые для его существования! Это ужасное богохульство. Я люблю человечество; я хотел бы видеть его, как и я, свободным и счастливым. Суеверие и свобода не могут идти рука об руку. Вы считаете, что рабство способствует счастью?
Касанова: Значит, вы хотите верховенства народа?
Вольтер: Боже упаси! У масс должен быть король, чтобы управлять ими.
КАСАНОВА: В таком случае суеверие необходимо, ибо народ никогда не даст простому человеку права управлять им.
ВОЛЬТЕР: Мне нужен государь, правящий свободным народом и связанный с ним взаимными обязательствами, которые должны предотвратить любую склонность к деспотизму с его стороны.
Касанова: Эддисон говорит, что такой государь… невозможен. Я согласен с Гоббсом: из двух зол нужно выбирать меньшее. Нация, освобожденная от суеверий, была бы нацией философов, а философы не умеют подчиняться. Нет счастья для народа, который не подавлен, не прижат и не держится на поводке.
Вольтер: Ужасно! А вы из народа!.
КАСАНОВА: Ваша главная страсть — любовь к человечеству. Эта любовь ослепляет вас. Любите человечество, но любите его таким, какое оно есть. Человечество не восприимчиво к тем благам, которыми вы хотите его одарить; они лишь сделают его еще более жалким и извращенным.
Вольтер: Мне жаль, что вы такого плохого мнения о своих собратьях.45
Куда бы он ни отправлялся, Казанова попадал в аристократические дома, ведь многие представители европейской знати были масонами, росикрусианами или приверженцами оккультных знаний. Он не только претендовал на эзотерические знания в этих областях, но и обладал хорошей фигурой, выдающимся (хотя и не красивым) лицом, знанием языков, соблазнительной самоуверенностью, запасом историй и остроумия, а также загадочной способностью выигрывать в карты или в казино. Везде, где, его рано или поздно провожали в тюрьму или на границу. Время от времени ему приходилось драться на дуэли, но, подобно нации в ее истории, он никогда не проигрывал.
В конце концов он поддался тоске по родине. Он мог свободно путешествовать по всей Италии, кроме Венеции. Он неоднократно просил разрешения вернуться; наконец оно было получено, и в 1775 году он снова был в Венеции. Он был нанят правительством в качестве шпиона; его отчеты были отклонены как содержащие слишком много философии и слишком мало информации; он был уволен. Вернувшись к своим юношеским привычкам, он написал сатиру на патриция Гримальди; ему было велено покинуть Венецию или снова оказаться в Свинцах. Он бежал в Вену (1782), в Спа и в Париж.
Там он познакомился с графом фон Вальдштейном, который приглянулся ему и пригласил служить библиотекарем в замке Дукс в Богемии. Искусства Казановы в области любви, магии и фокусов достигли предела, и он согласился на эту должность, получая тысячу флоринов в год. Прибыв на место, он с огорчением обнаружил, что его считают слугой, и обедал в зале для слуг. В Дуксе он провел свои последние четырнадцать лет. Там он написал свою «Историю моей жизни», «главным образом для того, чтобы смягчить смертельную скуку, которая убивает меня в этой скучной Богемии….. Пишу по десять-двенадцать часов в день, чтобы черная тоска не разъедала мое бедное сердце и не разрушала разум».46 Он исповедовал абсолютную достоверность своего повествования, и во многих случаях оно достаточно хорошо совпадает с историей; часто, однако, мы не находим никаких подтверждений его рассказу. Возможно, его память ухудшилась, в то время как воображение возросло. Мы можем лишь сказать, что его книга — одна из самых увлекательных реликвий XVIII века.
Казанова прожил достаточно долго, чтобы оплакивать смерть старого режима.
О моя дорогая, моя прекрасная Франция, где
