свою палату, уже начиная ощущать, как тяжелеют веки. Представил, как положу голову на подушечку, накину одеяло… Колючее, шерстяное, простынка вместо пододеяльника, которая к утру собьется где-нибудь в углу кровати, а я опять буду ломать голову над тем, как кому-то вообще удается спать под такой конструкцией так, чтобы простыня всегда была между кожей и одеялом, а не где угодно в другом месте. Не шевелятся они, что ли?
Я зашел в палату, подошел к своей кровати и замер. Ну да. Поспать. Интересно, почему все замолчали, когда я вошел? Я посмотрел в сторону окна. Мамонов развалился на своей кровати и подчеркнуто не смотрел в мою сторону. Точнее, смотрел на потолок. Этот его «сын степей» тоже пытался на смотреть, но все равно нет-нет да бросал темный взгляд своих раскосых глаз. Остальные лежали на своих кроватях, у одного пацана даже лицо покраснело от старательного желания его удержать.
Я внимательно посмотрел на свою кровать.
Глава 8
Треуголка из подушки лежала на боку, одеяло сбуровлено, будто на кровати прыгали. А почему, собственно, будто? Может и правда прыгали, что бы им помешало? Однако, судя по их лицам, с кроватью явно что-то сделали. Я напряг память, чтобы вспомнить, что за приколы устраивали в таких вот ситуациях. Крапиву под простыню подкладывали… Воды, может, налили? Я осторожно приподнял одеяло. Что-то большое и темное скакнуло оттуда и шлепнулось на пол. Я вроде и ожидал подвоха, но все равно отшатнулся.
Разумеется, все заржали так, что с потолка штукатурка посыпалась. Под ногами у меня на полу сидела испуганная жаба. Не знаю, почему я решил, что она испуганная, может они и пугаться-то не могут. Жаба была довольно большая, с ладонь.
— Эх вы, животных обижаете, а еще пионеры, — сказал я, взял несчастное серо-коричневое животное с пола и понес на улицу. Отнес метров на тридцать от корпуса и отпустил в траву. Остановился рядом с рукомойником, включил кран. Струя воды загрохотала по оцинкованному желобу. Помыл руки и пошел обратно в отряд. На входе столкнулся с Анной Сергеевной.
— Крамской, ты почему после отбоя на улице? — спросила она.
— Руки мыть ходил, Анна Сергеевна, — ответил я, показывая ей мокрые ладошки.
— Для вечерних гигиенических процедур отведено специальное время, Крамской, — она строго уставилась на меня поверх очков. — Или ты решил, что для тебя особые правила?
— Они просто уже после отбоя испачкались, — начал оправдываться я. Даже не знаю, что за дремучие школьные инстинкты у меня включились. Но как будто и не было никаких прожитых лет, собственного дела, семьи с последующим распадом. На меня строжится училка — надо оправдываться. И смотреть как котик из Шрека.
— Предупреждение тебе, Крамской, — она посторонилась, пропуская меня внутрь. — За следующее нарушение распорядка будет выговор.
— Больше не повторится, Анна Сергеевна, — я вздохнул и проскользнул обратно в свою палату.
— Руками жабу трогал, фу, — сказал кто-то из парней. — Теперь бородавки нарастут по всем рукам.
— Ерунда какая, жабы не имеют никакого отношения к бородавкам, — сказал я и еще раз внимательно осмотрел свою постель. Вроде, никакого возбужденного ожидания на лицах сопалатников уже не было, но мало ли, вдруг пока я относил жабу в траву, они прокачали навык актерского мастерства. И уж теперь-то точно какая-нибудь каверза с моей простыней или одеялом.
Но вроде нет, ничего такого.
— О, я про жабу историю знаю! — громко заявил вдруг рыжий Марчуков. — Короче, у меня дед в деревне живет, в Заподолье. Там прямо ничего нет вокруг, только лес и болота. И домов десяток. А у деда — моцык с люлькой. Урал. Как медведь рычит, но тащит. И, короче, поехали мы как-то в лес, за грибами.
— А ты сам из деревни что ли?
— Ты уши компотом что ли мыл? Говорю же — дед у меня там! Дай рассказать! Мы, короче, дрын-дын-дын-дын и катим по лесу. Остановились там грибов пособирать, не нашли толком. Дальше едем. И, короче, оказываемся, такие, рядом с болотом. Такое большое, вонючее, жижа такая бульк-бульк. И деревья мертвые обломанные торчат. И тут дед, такой, говорит: «Я знаю тут тропку, давай моцык оставим и через болото пройдем». И мы, в общем, поползли, такие, по болоту. Чавк-чавк, чавк-чавк. А потом впереди такой звук «Крррруа! Крррруа!» А дед в ужасе: «У тебя бородавки есть?» А у меня нету! И тогда он, такой: «Быстро убегай! Меня уже не спасти!» И прямо перед нами из воды высовывается здоровенная морда жабы, размером с дом!
— Ой, да хорош заливать-то!
— Да зуб даю! Ну ладно, может не с дом, а с домик такой, на детских площадках которые. И она этот свой рот огромный открывает и — хам! — сжирает деда! А я бежать. А она вроде бы за мной, но у нее брюхо перевешивает. Я на моцык прыгнул и дррррын-дын-дын!
— И что?
— И уехал! Жаба за мной — шлеп, шлеп, но я мчусь, как ветер! И она отстала. Это, короче, царица жаб была, я потом узнавал. Она есть тех, у кого есть бородавки. А если нет бородавок, то она сначала должна подпрыгать и потрогать тебя. Потом подождать, пока на тебе бородавка вырастет, а потом сожрать. А жители этой деревни, чтобы от жабы откупиться, заражали бородавками приезжих, а потом скармливали ей.
— Марчуков, опять ты придумываешь всякое! Детский сад, штаны на лямках!
— А если у тебя есть бородавка, но ты не рядом, то она может проникнуть в твой мозг и управлять твоими мыслями! Так что может это с нами сейчас не Гуров тут в палате, а царица жаб нам вкручивает, что ее на самом деле не существует!
— У Крамского теперь тоже вырастут бородавки, и им тоже жаба будет управлять.
— А у тебя уже есть бородавки, может это тобой жаба управляет?
— Да ничего это не бородавки, а родники!
— А ну покажи! Жабий шпион!
— Руки убери!
— Да тише вы, а то Анна сейчас заявится, устроит всем втык.
Все притихли. Но ненадолго.
— А вот еще была история… — шепотом начал Марчуков.
— Да замолчи ты, знаем мы твои истории…
— Эта не про жабу, честно! Про жаб теперь пусть Крамской рассказывает. О! Крамской! Ты же унес куда-то жабу! Скажи, а ты ее не целовал случайно?
Я не сразу сообразил, что рыжий ко мне обращался.
— Крамской, ты там уснул что ли? — подал свлй вальяжный голос Мамонов. — Тебе вообще-то вопрос задали. Так целовался с жабой, нет?
— Конечно, нет! — буркнул я.
— Ой, чую я
