Найджел Стоун сам не заметил, как оказался на улице. Казалось, они идут по морю. В этом густом желтом тумане Лондон походил на потусторонний мир, и в неясном свете уличных фонарей ничего не удавалось разглядеть, кроме самих этих светящихся точек. Его кузен держался на ногах, но почти ни на что другое был не способен. Из дома дяди Уильяма они пришли сюда на ужин пешком, и Стоун понимал, что идти им недалеко, но он и сам был в некотором подпитии, так что не вполне ориентировался.
Он просто мечтал взять кэб, сомневаясь, что сможет отыскать обратную дорогу. Каллендер несколько раз произнес имя Салли, но это лишь еще больше сбило с толку его кузена.
Переводя Каллендера через перекресток, Найджел Стоун услышал лошадиное фырканье и потащил свою ношу назад, так что они оказались всего в нескольких футах от дома Фелиции Лэм. Позже он внушил себе, что не заговорил с кучером потому, что вспомнил: им нечем расплатиться. Но на самом деле его решение было принято еще до того, как он подумал о кошельке, и остановила Стоуна зловещая внешность кучера. Тот был худощав и бледен, глазницы его казались темными дырами, а по левой половине лица шел чудовищный шрам.
Обрученная со смертью
Фелиция Лэм дождалась, пока старые часы на первом этаже не пробили полночь, и лишь тогда она решилась встать с кровати, скрытой балдахином, и начать одеваться.
На сборы ей пришлось потратить некоторое время, но Фелиция желала сделать все с особой тщательностью, в преддверии долгожданной встречи с неведомым.
Не взяв ни лампы, ни свечи, она тихо открыла дверь своей спальни и прокралась в темный холл: прожив в этом доме столько лет, она могла найти дорогу и в темноте. Фелиция боялась лишь того, что ее могут услышать и что тетя или даже прислуга могут попытаться оградить ее от того, что кому-то представляется опасным, тогда как сама она понимала, что желала познать это с самого рождения. Чтобы ничем не нарушить тишину, она шла босиком.
Она поспешно спустилась на цыпочках по покрытым ковром ступенькам, держась за перила, чтобы ступать как можно легче, а затем уверенными шагами прошла через холл к двери, через которую можно было попасть в мир, лежавший за пределами родительского дома. Нащупав задвижку, она давно отработанным движением отодвинула ее и открыла дверь. Навстречу ей устремился желтый туман, и она шагнула в его объятия. Вытащив спрятанный на груди ключ, она заперла за собой дверь, чтобы не подвергать опасности тех, кто остался в доме. После этого она шагнула на укрытую саваном тумана улицу и укуталась в плащ с капюшоном.
Карета ждала в условленном месте. Ни Фелиция, ни кучер не произнесли ни слова, и обернутые войлоком копыта лошадей ступали беззвучно. Ни малейший шум не потревожил спящего Лондона, пока по улицам катилась эта карета, безошибочно державшая курс в море непроницаемого тумана.
Фелиция по-прежнему сжимала в руке ключ, но после того, как экипаж несколько раз свернул за угол, она швырнула его в сточную канаву. Никто не узнает, от какой он двери, а сама она никогда более не собиралась им пользоваться.
Спокойно откинувшись на сиденье, она стала ждать, когда приедет, не глядя даже в окошко. И вот карета мягко остановилась. Фелиция не колебалась ни мгновения. Она тут же вышла и оказалась в непроглядных клубах тумана, то ли сошедшего из рая, то ли поднявшегося из ада. Будто материализовавшись из тумана, возле нее возникла фигура, которая повела ее к дверям и внутрь, в темноту. За спиной Фелиции закрылись двери.
Вдвоем они прошли вперед по коридору, в конце которого виднелась светящаяся сфера. Фелиции казалось, что она видит все это во сне. Сфера оказалась сияющим хрустальным шаром, стоявшим на столе из черного дерева, на противоположных концах которого располагались два стула. Бледный желтый свет падал на шторы из черного бархата. Фелиция находилась в кабинете Себастиана Ньюкасла, а сам он стоял возле нее.
Отойдя от девушки, он уселся за дальним концом стола, и слабый огонек осветил его лицо.
— Не могли бы вы снять плащ и сесть за стол, мисс Лэм?
Фелиция не сделала ни того ни другого. Она колебалась, внезапно что-то заподозрив.
— Разве вы это мне обещали? — сказала она. — Всего лишь еще один сеанс?
— А не лучше ли будет поступить именно так? Вы еще многому можете научиться, оставаясь такой, как вы есть, но предостаточно и вещей, которые вы и сами предпочтете не знать.
— Значит, вы мне солгали, сэр?
Огонек, освещавший лицо Себастиана Ньюкасла, задрожал и померк.
— Не лучше ли вам еще подождать, Фелиция? То, чего вы ищете, придет достаточно быстро, а длиться будет вечно.
— Ну что ж, тогда другой сеанс? Вы вызовете для меня мертвых? Сможете ли вы вызвать тень любого, кого я назову?
— Я сделаю, что смогу.
— Тогда вызовите для меня дух мага. Повелителя тьмы, научившегося быть могущественнее самой смерти и не думавшего о том, какую цену за это придется платить. Вызовите мне дух своего двойника, дона Себастиана де Виллануэва. Можете ли вы сделать это, мистер Себастиан Ньюкасл? Осмелитесь ли вы?
— Я могу сделать это, но осмелитесь ли вы мне позволить?
— Разве я не сама об этом попросила?
— Это так, — сказал он. — Вы просили об этом так часто, что отказать вам уже нельзя. Но при всем при том виноват буду только я.
— Я освобождаю вас от ответственности, — заверила Фелиция Лэм.
— Вы говорите совсем как ангел, которым так пылко желаете стать, — произнес Себастиан, и в голосе его послышалась чуть ли не жестокость. — Садитесь, окажите мне такую любезность.
— Не стоит надеяться, что ваш резкий тон сможет отпугнуть меня, ведь мы уже зашли так далеко, — сказала Фелиция.
— Нет, вас не устрашит ничто, кроме того, что вы не в силах изменить. Но когда этот ужас придет, хватит ли у вас храбрости выносить его или же положить ему конец?
— Я, несомненно, смогу сделать либо одно, либо другое, — ответила она, садясь за стол. — Начнем же.
— Я предостерегаю вас, потому что волнуюсь за вас, — сказал Себастиан.
— Я вам верю, — ответила она. — А теперь покажите мне, кто так обо мне волнуется.
Она потянулась, чтобы коснуться его холодной руки, но он отодвинулся. Себастиан не произнес ни слова. Он скрестил руки перед лицом, и свет в хрустальной сфере моментально погас. В комнате, и без того темной, стало чернее смоли.
Фелиция пристально смотрела вперед, положив руку на сердце, и ей было очень страшно, но в этом она не призналась бы даже под пытками. Что-то должно было произойти, и она этого давно желала, но вместе с тем ей почти с ужасом думалось, что сейчас ее изнасилуют в темноте и убьют. Но не об этом ли она просила?
Она предполагала, что ей будет видение, но вместо этого услышала голос. Он, пожалуй, мог бы быть человеческим, да почти им и был, если бы не напоминали так звериный предсмертный вой эти бессмысленные слоги, раздававшиеся низким эхом. В конце прозвучал крик — глухая песнь страдания.
Внезапно из мрака возникло лицо Себастиана. Плоть излучала бледное голубое сияние гниения. Пожирающий огонь разгорался все ярче и наконец стер все черты, оставив лишь сияющий серебристый череп. Он заговорил с ней:
— Что может быть хуже смерти, о любимая? Спасайся от нее!
Во рту, который произносил это, сверкали сверхъестественно острые зубы, похожие на острия мечей. Череп издал вопль, а потом вспыхнул. Тусклый, заржавевший клинок обрушился с потолка и отсек череп от чего-то, на чем он до этого держался. Огонь вспыхивал теперь холодным голубым пламенем, а череп катился по столу к Фелиции; в пустых глазницах запузырилась какая-то блестящая масса, а на сияющей поверхности серебряного черепа прорастали прядки черных шелковистых волос.
Голова упала Фелиции на грудь. Вдруг оказалось, что девушка обнимает Себастиана. Черная комната начала переливаться серебром.
— Я тот, кого ты ищешь, — сказал он. — Отвернись. Фелиция отпрянула от него и встала, а он так и остался стоять на коленях, положив голову на подлокотник черного стула. Он повернулся к ней, надеясь уже, что она убежит от всего того, что он ей может предложить. Она же глубоко вдохнула, откинула с лица темный капюшон, а потом сбросила скрывавший ее фигуру плащ.
— Я та, кого ты ищешь, — произнесла она. — Неужели ты воспротивишься моему желанию, да и своему собственному?
На ней было белое свадебное платье, но даже этот шелк не мог, кажется, соперничать в бледности с ее кожей, светлой, как слоновая кость.
В этом платье сорок лет назад венчалась ее мать; в те времена мода была изящнее и вместе с тем проще. Руки Фелиции были обнажены, плечи тоже, да и груди были почти что открыты, — шелк был уложен под ними в сборки и ниспадал мягкими складками; подол слегка касался пола из черного дерева. Фелиция не осмелилась бы так одеться никогда, и лишь в свою брачную ночь она решилась; сейчас она наслаждалась собственным бесстыдством. Свечение вокруг нее посеребрило и шелк, и ее кожу, и ее светлые глаза, и пепельные волосы.
