В среду вечером убили Харена. Он, бедняга, в последнее время совсем захирел; но когда-то это была хорошая собака, и Иохансену нелегко было с ним расстаться. С грустью глядел он на своего верного спутника, прежде чем отправить его к праотцам, в «охотничьи угодья» – или как там называется место, куда попадают такие ездовые собаки после смерти? Скорее всего, пожалуй, это широкие равнины гладкого льда, где нет ни торосов, ни трещин. Теперь у нас остались всего две собаки: Сугген и Кайфас; мы постараемся сохранить им жизнь как можно дольше, пока они полезны нам.
Третьего дня вечером неожиданно открыли черную вершину к востоку от нас. Рассмотрели ее в подзорную трубу: она совершенно похожа на черную скалу, выступающую из снега. Кроме того, она поднимается надо льдом несколько выше, чем все окружающие торосы. Я смотрел на нее с самого высокого тороса, какой только был по соседству, но так и не мог понять, что это такое. Она кажется мне слишком большой для того, чтобы это мог быть просто черный лед или скопление ила на нагроможденном торосе.
Ничего подобного я никогда не видел прежде. Еще менее вероятно, чтобы это был остров. Ведь мы движемся, а эта вершина, по-видимому, не меняет положения относительно нас – мы видели ее вчера и видим сегодня по-прежнему в том же направлении; к тому же вокруг нее не видно никакого движения или нагромождения льда. Я думал, что вероятнее всего – это ледяная гора[328].
Лишь только проясняется южный край неба, один из нас направляется твердым шагом к «сторожевой башне» (так назван высокий торос около палатки), то с трубой, то без нее, посмотреть, не видно ли земли; но нет, постоянно все тот же белый горизонт[329].
Каждый день я обыкновенно совершаю небольшую прогулку по льду вокруг нашей стоянки, чтобы посмотреть, не тает ли снег. Он кажется почти одинаковым; бывают мгновения, когда я вообще сомневаюсь, чтобы снег сколько-нибудь стаял в течение лета. Лучшее, на что мы можем надеяться, кажется мне в такие минуты, – это зимовка где-либо на Земле Франца-Иосифа. Но вот пошел дождь. Все опять полно надеждой, и мы рисуем себе, как чудесна будет осень и зима дома. А благотворный дождь капля за каплей стекает по палатке и падает на лед».
«Среда, 10 июля. Удивительная вещь: теперь, когда у меня есть что записать, и даже кое-что более интересное, чем обычно, у меня нет никакой охоты писать. На меня напало полное безразличие. Страстно хочется лишь одного!.. А перед нами по-прежнему лежит лед, покрытый снегом, по которому невозможно идти вперед!
Но о чем это я хотел рассказать? Ах, да: позавчера мы, подложив под спальный мешок три медвежьи шкуры, устроили себе такую чудесную постель, что проспали, сами того не заметив, целые сутки. Проснувшись, я решил, что шесть часов утра, но когда вышел из палатки, положение солнца показалось как будто странным; поразмыслив немного над этим, я сообразил, что теперь, очевидно, шесть часов вечера и мы, следовательно, проспали 22 часа.
Надо сказать, что последнее время мы спали очень плохо, так как приходилось подкладывать под спальный мешок лыжи, чтобы предохранить себя хоть немного от скапливавшейся на льду под нами талой воды. Лежать на этих лыжах было настоящей пыткой. Намеки на шерсть, сохранившуюся еще кое-где на нижней стороне мешка, не очень-то защищали бока от острых краев лыж.
Благодатный дождь продолжался в субботу весь день и смыл значительную часть снега. Прислушиваться к шуму дождя – одно удовольствие. Чтобы отпраздновать как следует наступление хорошей погоды, решили вечером сварить себе по чашке шоколада. Вообще же в последнее время питаемся изо дня в день только добычей нашей охоты. Сказано – сделано. Шоколад с куском сырого сала оказался чрезвычайно вкусным. Но тут же меня постигло горькое разочарование: я так необузданно радовался этому редкому удовольствию, что вдруг неловким движением умудрился опрокинуть свою чашку. Драгоценный напиток вылился и исчез во льду!..
Пока мы лежали, обгладывая кости, и дожидались второй чашки, которая уже закипала на лампе, вдруг снаружи залаял Кайфас. Нисколько не сомневаясь, что он увидел в воде какого-то зверя, я бросил кость и вскочил, готовый бежать к ледяному торосу, который служил нам наблюдательной вышкой. Но, высунув нос за дверь палатки, я увидел, что прямо на собак идет медведь и уже принюхивается к Кайфасу. Я бросился к ружью стоявшему наготове в снегу возле палатки и выхватил его из чехла.
Между тем медведь остановился, глядя на меня с изумлением. Я нажал курок, пуля прошла сквозь грудь и плечо медведя, и я был уверен, что он не встанет с места. Действительно, он пошатнулся, осел на задние лапы, но потом сделал крутой поворот и бросился бежать. Прежде чем я раскопал в кармане, набитом всякой всячиной, новый патрон, медведь добежал до торосов и оказался вне выстрела.
Мы пустились вдогонку. Пробежав несколько шагов, неожиданно увидели невдалеке перед собой еще две головы, выглядывавшие из-за тороса. То были два медвежонка; они стояли на задних лапах и высматривали мать. Медведица шла к ним пошатываясь, оставляя за собой кровавый след. Затем все трое, и мы за ними, побежали через полынью, и начались дикая погоня по торосам, полыньям, по ровному льду и по всякой чертовщине. Медведи улепетывали, не останавливаясь ни перед каким препятствием, но и мы не отставали. Удивительная вещь охотничья горячка; это все равно что поджечь порох.
Там, где при обычных обстоятельствах человек пробирался бы с трудом, медленно и осторожно, проваливаясь по колено в снег, останавливаясь в раздумье, не решаясь переправиться или перепрыгнуть, он, охваченный охотничьей горячкой, несется сломя голову как по ровному и гладкому полю. Медведица была тяжело ранена и, волоча левую переднюю лапу, бежала не очень быстро, но все же я с трудом поспевал за нею. Медвежата в беспокойстве прыгали около матери, большей частью забегая вперед, как бы маня ее за собой. Они не могли понять, что с ней случилось.
Время от времени все трое вдруг оглядывались на меня, а я месил грязь изо всех сил и бежал за ними вдогонку. Несколько раз я был от них на расстоянии выстрела, но медведица поворачивалась ко мне задом, а я хотел стрелять наверняка, так как у меня оставалось лишь три патрона, по одному на каждого зверя. Наконец, взобравшись на высокий торос, она повернулась ко мне боком и упала, убитая наповал. Медвежата, когда она свалилась, участливо поспешили к ней. Прямо жаль было глядеть, как они обнюхивали ее, толкали и бегали в отчаянии вокруг, не зная, что делать.
Тем временем я вновь зарядил ружье и убил наповал одного из медвежат, забравшегося на высокую ледяную глыбу; с жалобным ревом покатился он по склону и упал прямо на мать. Испуганный пуще прежнего второй медвежонок бросился было к нему, но чем он, бедняжка, мог помочь?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
