<p>
</p>
После эпилога
ПРИЛЕТ ФЕНИКСА
Вечное молчание этих бесконечных
пространств ужасает меня.
Блез Паскаль
И все-таки ведущая домой
Дорога оказалась слишком длинной...
И. Бродский
Августовское солнце приятно припекало. Деревья словно парили в прозрачном утреннем воздухе. Не торопясь, он пересек яркую поляну, на которой высадился, и ступил под кроны знакомого леса. Он не был враждебно настроен, этот старый лес. Он был дружелюбен и ласков. Все видимое и слышимое - родное, близкое. Густая тень и нервно дрожащие солнечные пятна на сочной траве. Скромная красота поздних цветов и сложный запах влаги, земли, той потайной ароматной прохлады, которая всегда держится у корней. Покой. Тишина. И вместе с тем явственно доносился всегдашний безграничный гул леса. Шумели листвой малолетние осинки. Листва уже местами золотилась. А могучие сосны лишь слегка шевелили разлапистыми ветками с большими вечнозелеными иглами. Короткими очередями стрекотала сорока, перелетая с дерева на дерево. Птицы! Они пели: "фью-фью-фью-фью-фью-фью-у-у-у... тювф, тювф, тювф". И опять - шумящая тишина, словно раковину приставили к уху.
Две бабочки-капустницы пролетели. Мотылька гонялись друг за другом в экстазе краткой любви. Он улыбнулся и вспомнил все. Все человеческое, что хранилось в глубинах его нечеловеческой памяти невообразимое число лет, и казавшееся давно забытым, нереальным, - все это всплыло и стало актуальным. Он шел домой - Странник, заблудившийся во времени, Феникс, возродившийся из пепла вечности. Он шел через сухой, теплый лес с его мягким смолистым запахом, а со дна темного колодца его памяти всплывали другие воспоминания: воздуха влажная липкость, неясно виделись заросли первобытного леса: сплетение лиан и листья с мокрым блеском, слышалось их жесткое, клеенчатое шуршание... И не было там неба, далей - голубоватый и золотистый туман над вершинами странных деревьев. Чешуествольные гиганты тонули в сияющей мгле, растворялись...
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Лес внезапно кончился, обрубленный человеческой рукой. Георгий спустился по склону в овраг, где змеился, блестя на солнце, безымянный холодный ручей; перешел по деревянным, качающимся мосткам. В черную мокрую землю упирались обломанные края досок в окружении болотных растений. По сухой тропинке, путник поднялся на взгорок, протопал вдоль бесконечного забора садовых участков - авангарда наступающего города, - сквозь строй частных коттеджей, облаиваемый скучающими сторожевыми собаками, поле пересек с высоковольтной линией, прошел мимо гаражей: грязно-серебристых, зеленых и ржаво-коричневых, в два прыжка преодолел трамвайные пути и подошел к пустующей конечной останове.
Двух и трехэтажные дома, выстроенные в прибалтийском стиле - мрачноватые, серо-черные - длинной шпалерой тянулись влево и вправо. Отсюда начинался город, в котором он прожил не малую для человека часть жизни.
Из кольца выехал скрежещущий колесами трамвай. Георгий взошел в пустой длинный вагон, опустился на сиденье. Последний раз он сидел в трамвае 300 миллионов лет назад! Подошел мужчина-кондуктор, протянул руку. Пассажир не сразу понял, чего от него хочет крошечный усатый муравьек в малиновой безрукавке, а когда понял, то смутился от мысли, что не побеспокоился заранее о платежных средствах. Пришлось импровизировать на ходу.
Георгий пошарил по карманам походного плаща, наскреб завалявшуюся горсточку марсианского песка, протянул кондуктору, успев переделать его атомную структуру.
- Что это? - спросил трамвайный работник, удивленно таращась на золотой песок и пересыпая его с ладони на ладонь. - Ух-ты! Жжется...
- Золото, - ответил пассажир, - только что с прииска, еще даже остыть не успело.
- Золотишко мыли!? - конспиративным шепотом полюбопытствовал кондуктор.
Странный пассажир отвернулся, но кондуктор успел заметить в его холодных глазах нечто чуждое, нечеловеческое даже и почел за благо не задавать больше никаких вопросов. Он вручил билет этому таёжному монстру и ретировался.
- И все же я человек! - сказал себе Георгий, глядя в окно, где мелькали, тянулись лежачие и уже кое-где научившиеся стоять дома. - Просто я еще как следует не оттаял...
На секунду в памяти опять мелькнули кадры пережитого: ландшафты далеких планет, которые он посетил в давно прошедшие времена. Теснятся в памяти какие-то гигантские призраки, окутанные плотной мглистостью. Темные громады размыто-правильной формы чем-то напоминают однообразно чередующиеся кристаллы - пустующий город скволлов, для чего-то созданный и непонятно почему брошенный неведомой расой Строителей.
Сколько миров он видел-перевидел за неправдоподобно долгую жизнь: окунался во мглу, перенасыщенную светом, в плотную атмосферу Юпитера, в которой как в воде можно плавать. Странные и страшные существа там обитают. Посещал светлые и темные миры. Участвовал в невообразимых космических сражениях, которые грандиозностью своей превосходили все битвы на Земле. Погибал он и воскресал. Спасало Основное тело. Бывали происшествия, когда и жизнь Основного тела повисала на волоске случая или суицидной мысли: вот сейчас брошусь в эту черную дыру! И не любопытство толкало его на безрассудство: узнать, что делается там, за гравитационным радиусом сферы Шварцшильда, за абсолютным горизонтом событий, - а обыкновенная скука и нежелание жить, та самая скука, что подвигла Господа на создание Вселенной, где Он смог, наконец, себя размножить, физически и умственно ограничить, дабы испытать все полноту и радость жизни...
