— Вы, Рамиро, то есть вы, ваше высокопреосвященство, вряд ли могли это знать...
— Я увлекся, вы правы. Поиски Алвы — свидетельство для нас, но у Рамиро наверняка были свои причины доверять Окделлу. Вы отгоняете людей Франциска, протягиваете руку. В ответ вам бросают обвинение в убийстве. Вы можете оправдаться, но вокруг враги вашего короля. Что будет с ним, если они услышат? Что будет с вашей женой? С Шарлем Эпинэ? И вы громко и отчетливо признаетесь в убийстве, наспех придумывая, как выпроводить Окделла, не дав ему наделать глупостей, только вас уже не слушают. Мститель выхватывает кинжал, а вы слишком устали и слишком доверяете, чтобы успеть уклониться...
— Сколько вам лет, ваше высокопреосвященство? Четыреста тридцать?
— Пятьдесят шесть. Я не бывал в Кабитэле, если я правильно понял ваш намек.
— Тогда покажите ваш гороскоп, — усмехнулась Арлетта.
— Не раньше зимы. Он мне не нравится, и я не намерен идти у него на поводу.
— Тогда что, по-вашему, было дальше? Не с Аланом, с Эрнани.
— Только то, что могло быть. Думаю, Франциск быстро понял суть затеянной Рамиро интриги, но не подал виду. Оллара устраивали умерший за него Алва и убитый Алвой король. Не берусь сказать, где скрывался Эрнани и как его нашли. Франциск мог разговорить Эпинэ, кто-то мог проследить, да и в Эрнани могли проснуться гордость или чувство долга. Я уверен, что старый король встретился с новым и они заключили договор: Эрнани остается в Талиге, в танкредианской обители, и занимается своими любимыми рукописями, Франциск правит страной, а Эркюль Сэц-Придд не правит ничем. Эрнани пишет Эсперадору и бывшей жене: он не собирается возвращаться, но если Эркюля решат короновать, он, Эрнани Одиннадцатый Ракан, лично подтвердит свое отречение в пользу Франциска и обвинит супругу в неверности. Письма отправляются к фок Варзов, который, как и было оговорено, ждет в Агарисе вестей от своего государя. Старику остается довести волю Эрнани до Эсперадора и вернуться в Талиг к уже двум королям. И к новой службе. Что скажете, сударыня?
— Ничего. — Арлетта зачем-то перевернула свой собственный гороскоп. — Пока ничего... Добавьте к своим вопросам. Нынешнему герцогу Алва в первой половине 388 года астрологи ничего выдающегося не обещали, однако в это время случилось нечто... определившее всю его дальнейшую жизнь.
— Спрашивать вас о подробностях, видимо, не стоит.
— Вы правы. Как вам моя история?
— Я ее продолжил, — приосанился Левий, — вернее, постарался продлить послевкусие. Альбина, подвинься! Прошу вас.
Там, где сидела кошка, бумага была теплой и к ней прилипла рыжая шерстинка. Когда кошка спит на письмах, это всегда уютно. В Рафиано жили кошки, в Сэ — нет, но исправлять это уже Франческе.
— Сударыня, я жду приговора.
— Я не супрем, — возмутилась Арлетта, поднося к глазам бумагу.
«Оскорбленная Ворона улетела, — злорадно сообщал его высокопреосвященство. — Пчелы и шмели вновь взялись за свое дело. Ромашка болтала с Ветром, в ветвях чубушника весело щебетала Ласточка, но Малиновка молчала. Это заметили не сразу, просто поняли — что-то пропало. Что-то, без чего стало грустнее. Первым догадался Шмель.
— Малиновка, — спросил он, — почему ты молчишь?
— Мне не хочется петь, — ответила нахохлившаяся Малиновка.
— Почему? — забеспокоилась Ромашка. — Ты заболела?
— Нет... Просто я не морискилла и не соловей... И я ничего не знаю о музыке.
— Ерунда, — сказал Шмель, — ты знаешь о ней все, что нужно, потому что без твоей песни стало хуже.
— Вы так говорите, потому что не слышали морискилл и соловьев. Их здесь нет, но меня это не делает лучше.
— Постой, — пропыхтела, вылезая из своего укрытия, Жаба, — ты хочешь сказать, что поверила этой Вороне?
— Она говорила правду, — тихо сказала Малиновка, — я больше не должна петь.
— Глупости! — прощебетала Ласточка. — Забудь и пой! Я же пою...
— Ты — другое дело... Ты понимаешь в музыке, ты много летаешь и даже зимуешь в Кэналлоа.
— Не важно, сколько я летаю, важно, как ты поешь. Пой!
— Не могу, — прошептала Малиновка, — горло сжимается.
— Ты заболела, — забеспокоилась Ромашка, — ты все-таки заболела...
И тут на самую середину поляны выбралась старая Жаба. Не обращая ни на кого внимания, она взгромоздилась на самый большой валун и подбоченилась.
— Ква! — заявила она. — Я самая прекрасная в этом саду! Все остальные уроды, а особенно эти глупые толстые пионы! Да одного взгляда на них довольно, чтоб уразуметь, что они не розы и не хризантемы! Ква! Да откуда здесь может взяться истинная красота, кроме меня?! Смотрите же на меня! Любуйтесь, восхищайтесь, гордитесь, что я с вами... Что я явилась вам! Ква!
— Жаба заболела! — испугалась Ромашка. — А я не знаю, как такое лечить!
— Квакс! — рявкнула Жаба. — Брекекекс-коакс-коакс! Замолкни, глупое растение. Замолкни и восхитись моей красотой. Уродина! Ну кому нужны твоя желтая серединка и белые лепестки? Существо со вкусом на твоем месте увяло бы со стыда...
— Жаба, — закричала Малиновка, — уходи! Ромашка, не слушай ее... Ты такая хорошенькая. Мы все тебя любим... А Жаба... она просто завидует, она пупырчатая, бурая, вот и злится.
— Правильно, — согласилась Жаба, — я бородавчатая, пупырчатая и противная, а Ромашка хорошенькая и солнечная. И всем нам нужна именно такой. А теперь, дорогая Малиновка, пойми, что ты — это Ромашка, а я — это Ворона».
— Замечательно, — от души похвалила Арлетта. — Именно так надо нести утешением некоторым... малиновкам!
— История все еще не закончена. — Левий обмакнул перо в чернильницу и подал графине. — Сударыня, здесь не хватает последних слов, и они за вами. Или за маршалом Лионелем?
— Я бы не хотела, чтобы наши... притчи пришлось доводить до ума нашим сыновьям, — покачала головой графиня и дописала: «Малиновка поняла и запела, но не раньше, чем извинилась перед Жабой».
3
Ссориться с Приддом Арно не собирался — когда на носу баталия, не до ерунды. Странная, пришедшая в сумерках мысль и еще более странная тревога заставили искать общества однокорытника, а повод имелся. Такой же необычный, как и желание немедленно переговорить с Валентином, благо тот отправился провожать неуемного Катершванца. И проводил. До победного конца.
— Теперь фы толшны фозфрашатся и оттыхать, — объявил на весь бергерский лагерь отконвоированный к самой палатке барон. — Здорофый зон и хороший зафтрак — ознофа фоинской тоблезти. Топрой нотши. Зафтра я буту готоф оценифать фаши нафыки.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
