Когда мы уселись за стол со стаканами бренди, он сказал:
— Бедная Хелена ходит, словно во сне. Мне ее жаль. Конечно, мне жаль и Доналда тоже, но Хелена за двадцать четыре часа потеряла мужа и лучшую подругу, а это, на мой взгляд, слишком тяжело для кого угодно. Не понимаю, как ты умудряешься верить в Бога, Джан, когда такие ужасные и незаслуженные беды постигают такую безупречную женщину, как Хелена, и такого приличного человека, как Доналд Маккре. Где справедливость? В мире нет справедливости и нет Бога, вот все, что я могу сказать.
— Скажи это Адриану, — проговорил я, отхлебывая бренди. — Он священник. Уверен, что он знает ответы на все вопросы.
— Адриан относится к смерти не так, как я. Он верит в воскрешение.
— Я тоже.
— Правда, Джан? Правда? Как ты можешь? Это выше моего понимания. Боюсь, что чем старше я становлюсь, тем в большего атеиста превращаюсь.
— А я слишком большой трус, чтобы стать атеистом, — сказал я. — Я боюсь ни во что не верить. Мне приходится верить, что Бог есть, но не спрашивай меня, что сделал Доналд, чтобы заслужить смерть Жанны, и что сделала Хелена, чтобы ее постигла двойная утрата, потому что я не знаю. Я не Бог и не священник, у меня нет немедленных ответов на все вопросы.
Некоторое время мы молчали. Уильям налил еще бренди.
— Надеюсь, — сказал он, вертя стакан в руке, — Жанна все же наконец узнала, что такое счастливая, нормальная жизнь замужней женщины. Наконец она получила хоть какое-то вознаграждение за все те годы, что нянчилась с бедным Джералдом Мередитом в особняке Ползиллан. А еще мне кажется, что все мечты Филипа умерли вместе с Сеннен-Гарт, ему было больше нечего ждать. Но я все равно не понимаю, почему Доналд и Хелена…
Заскрипели половицы на лестнице; мать позвала меня издалека, из передней части дома.
— Иду! — крикнул я и сказал Уильяму: — Подожди здесь.
— Хорошо. Не говори ей о…
— Нет, конечно нет.
Я вышел из кухни, пробежал по коридору и обнаружил, что мать в нерешительности ждала меня в холле.
— Это Уильям? — спросила она.
— Да, все в порядке, мама. Я угощал его бренди на кухне. Приготовить тебе чаю?
— Нет, — сказала она. — Нет, я не хочу чая. Джан, дорогой, я так волнуюсь из-за похорон. Я не могу заснуть от волнения. Я не хочу, чтобы Филипа хоронил новый священник. Мне он не нравится, да и Филипа он плохо знал. Как ты думаешь, Адриан… но ведь Адриан теперь такой важный, правда? Он служит в соборе Эксетер. Как ты думаешь, можно попросить его похоронить Филипа?
— Я завтра позвоню Адриану и поговорю с ним, — пообещал я. — Не надо сейчас об этом волноваться, мама. Мы поговорим об этом завтра.
— Может быть, он не захочет его хоронить, — сказала она. — Своего собственного брата. Это слишком печально.
— Предоставь это все мне, мама. Завтра я поговорю с Адрианом, обещаю. А теперь позволь мне помочь тебе лечь в постель.
— Нет, не трудись подниматься. Я сама. Но, как ты думаешь, Адриан…
— Да, мама, да, мне так кажется. Постарайся больше об этом не волноваться. — И, несмотря на ее возражения, я помог ей подняться наверх в ее комнату и убедился, что она легла в постель, а потом вернулся на кухню.
— Я уверен, что Адриан отпоет его, если твоей матери так хочется, — сказал Уильям, когда я рассказал ему, о чем шла речь. — Не думаю, что это будет слишком большое одолжение. Не сомневаюсь, что Адриан скорбит о смерти Филипа, но они не были близкими друзьями, да и эта смерть подействовала на него не так, как на меня, и потом, он привык к похоронам. Я уверен, что он отслужит службу, если его попросят.
— Я попрошу его завтра, когда он приедет. О Боже, а что же делать с Жанной? Не можем же мы устраивать двойные похороны! Это будет слишком тяжело для всех. Да и, может быть, Доналд захочет, чтобы ее похоронили в их церкви в Пензансе.
— Надеюсь. Бедная Жанна, мне будет очень ее не хватать. Знаешь, она всегда была так добра к Чарити, часто заходила к нам в коттедж после свадьбы с Доналдом и их переезда в Пензанс.
— Гм. — Я старался не слишком погружаться в мысли о Жанне, вместо этого я пытался направить мысли на похороны Филипа. — Конечно, приедет Лиззи, — осторожно сказал я, — а может быть, и ее муж тоже, потому что сейчас длинные каникулы. Боже, а как связаться с Марианой? Я и понятия не имею, где в Монте-Карло она живет.
— А разве Эсмонд не знает?
— Ему запрещено с ней общаться.
— Свяжись с юристами ее мужа. Они, должно быть, каждый квартал посылают ей содержание. Они знают, где она.
— Я не думаю, что она приедет.
— Может быть, и не приедет. — Он допил бренди и минуту смотрел в пустой стакан. — Кстати о юристах, — медленно произнес он, — у кого завещание Филипа? Ты, по-моему, говорил мне, что он перешел в другую фирму поверенных, когда решил лишить Джонаса наследства?
Вот тогда-то, впервые со времени сообщения о смерти Филипа, я позволил мыслям о моем будущем выплыть из подсознания и посмотреть мне в лицо.
Я стал хозяином Пенмаррика. Все, что мне нужно теперь сделать, — это пойти в «Поумрой и Поумрой» в Сент-Джаст, чтобы забрать завещание Филипа и показать всему миру, что наконец после долгого сопротивления Пенмаррик попал в руки единственного человека, который любил его больше, чем любое другое место на свете.
Справедливость — перекошенная, странная, но все равно узнаваемая, подняла окровавленную, побитую голову и посмотрела мне прямо в глаза.
6
К своему удивлению, я обнаружил, что Филип оставил в завещании детальные инструкции о своих похоронах. Он хотел быть похороненным в Зиллане, рядом с отцом, или, если не будет места, в ногах у могилы отца. Принимая во внимание тот факт, что всю жизнь Филип и отец скандалили друг с другом, я не мог не счесть это условие крайне странным, но оно было написано черным по белому, и он подписался под документом, значит, сомневаться не приходилось. Остальное было просто. Согласно завещанию отца он оставил мне деньги и собственность, а все свои личные вещи, о которых не упоминалось в отцовском завещании, — Эсмонду.
— Значит, он составил другое завещание, — сказал Майкл Винсент, сидя в своем офисе, как усталый старый паук, цепляющийся за свою плотно свитую паутину. — Я об этом догадывался. Я понимал, что ему было неловко обращаться ко мне, что Саймон-Питер и Джонас — братья, хотя предыдущее завещание составлял я, и Саймон-Питер не имел к этому никакого отношения… Бедный малыш Джонас… Это будет большим ударом для Ребекки. Мне кажется, она до сих пор верит, что ее сын — наследник Филипа.
Но мне не хотелось думать о Ребекке. Я знал, что она придет в ярость, как только узнает, что я лишил Джонаса наследства, но в то время у меня и без того дел было по горло, чтобы еще волноваться о наших будущих отношениях.
— Впредь я решил консультироваться с «Поумрой и Поумрой» по всем вопросам юридического характера, — вежливо сообщил я Майклу. — Может быть, вы могли бы устроить так, чтобы все соответствующие бумаги попали к ним? Мне неловко расставаться с вами после того, как вы так долго служили нашей семье… — Я увидел, как он покраснел, когда я отозвался о нем, как о человеке, стоящем ниже меня на социальной лестнице. — Но вы мне никогда не доверяли, а я не доверял Саймону-Питеру, поэтому нам будет сложно вместе вести дела в дальнейшем. Благодарю вас за все, что вы сделали для Пенмаррика в прошлом, и заверяю вас, что чрезвычайно благодарен вам и вашей фирме…
Это казалось мне справедливой местью за всю его ненависть ко мне и вечные попытки помешать.
Я вышел из его офиса и вернулся в Пенмаррик. Лиззи с мужем мы ждали в тот же вечер, а Адриан должен был сесть в поезд, когда тот остановится в Эксетере. Надо было столько всего сделать, столько организовать. Хлопоты, связанные с похоронами Филипа, оставляли мне мало времени на раздумья о Жанне, но мне удалось заехать к Доналду и сказать ему несколько слов сочувствия, как бы бессильны они ни были. Похороны Жанны должны были состояться в Пензансе на следующий день после похорон Филипа в Зиллане. Я предложил помочь, чем смогу, но он сказал, что понимает, что у меня и так много забот, и добавил, что даже не ожидал такого сочувствия со стороны многочисленных друзей Жанны.
Вернувшись в Пенмаррик, я обнаружил у дверей машину. Хелена была одета для выхода. Она, конечно, была в черном, и траур не шел настолько ей, что она казалась постаревшей и некрасивой. Ее светлая кожа казалась совсем прозрачной, выдавая чрезвычайное переутомление, но она была совершенно спокойна. Все эти ужасные дни я не видел Хелену иначе, как полной самообладания.
— Я как раз собиралась на ферму, чтобы навестить твою мать, — сказала она. — Я собираюсь сообщить ей о Жанне. Я позволила тебе нести груз сообщения о смерти Филипа, но о Жанне скажу ей сама. Не думаю, что эта новость сильно поразит ее. Она даже может и не понять, что я скажу. Все-таки есть предел человеческому горю.
