Обсуждение затянулось, делегаты волновались, и поэтому без какого-либо голосования, его свернули и пошли на съезд. Там объявили о дополнении к повестке дня, предложили заслушать доклад Хрущева о культе личности Сталина».
«К концу съезда мы решили, чтобы доклад был сделан на заключительном заседании, — Микоян подтверждает, сказанное Кагановичем. — Был небольшой спор по этому вопросу. Молотов, Каганович и Ворошилов сделали попытку, чтобы этого доклада вообще не делать. Хрущев и, больше всего я, активно выступили за то, чтобы этот доклад состоялся. Маленков молчал. Первухин, Булганин и Сабуров поддержали нас. Правда, Первухин и Сабуров не имели такого влияния, как все остальные члены Президиума.
Тогда Никита Сергеевич сделал очень хороший ход, который разоружил противников доклада. Он сказал: “Давайте спросим съезд на закрытом заседании, хочет ли он, чтобы доложили по этому делу или нет”. Это была такая постановка вопроса, что деваться оказалось некуда. Конечно, съезд бы потребовал доклада. Словом, выхода другого не было. Приняли решение, что в конце съезда, на закрытом заседании, после выборов в ЦК (что для Молотова и Кагановича казалось очень важным) такой доклад сделать».
«Согласия никакого не было, — пишет отец. — Я видел, что добиться решения от членов Президиума Центрального комитета не удается.
Тут я выдвинул предложение:
— Идет съезд партии, во время съезда внутренняя дисциплина, требующая единства руководства среди членов Центрального комитета и членов Президиума ЦК, уже не действует. Отчетный доклад сделан, каждый член Президиума и член ЦК имеет право выступить на съезде и изложить свою точку зрения, даже если она не совпадает с точкой зрения отчетного доклада.
Я не сказал, что выступлю с таким докладом, но те, которые возражали, поняли, что я могу выступить и изложить свое мнение по арестам и расстрелам.
Я сейчас не помню, кто меня поддержал персонально. Я думаю, что это Булганин, Первухин и Сабуров. Я сейчас не уверен, но думаю, что, возможно, и Маленков поддержал меня. Сейчас я не могу точно сказать, ведь в 1930-е годы он был секретарем ЦК по кадрам, и его роль в этих вопросах была довольно активной. Он, собственно, помогал Сталину выдвигать кадры, а потом уничтожать их. Я не говорю, что он проявлял инициативу в репрессиях, вряд ли. Но в тех краях и областях, куда Сталин посылал Маленкова для наведения порядка, десятки и сотни людей были репрессированы и многие из них казнены».[27]
На этой предельно раздраженной ноте они и расстались.
Назавтра, 25 февраля 1956 года на закрытом заседании XX съезда КПСС отец произнес свой знаменитый «секретный» доклад.
Члены нашей семьи, как и остальные жители нашей страны, не подозревали, что отец решил покуситься на один из самых страшных и кровавых мифов нашего времени. Я слабо запомнил те дни. Внешне отец ничем не выдавал себя, по утрам, как обычно, мельком проглядывал газеты, наполненные причесанными под одну гребенку съездовскими материалами, и отправлялся в Кремль на очередное заседание.
Открытый, непосредственный и даже многоречивый в делах строительства или сельского хозяйства, он становился неразговорчивым и даже непреступным, когда дело касалось политики.
Вечером 24-го, приехав домой, он сразу поднялся на второй этаж к себе в спальню. Он не сказал о предстоящем даже маме. Да и зачем? Предупредить? Какой смысл? Отец понимал: все мосты сожжены, остается одно — идти вперед. Он не исключал, что загнанные в угол, боясь разоблачения, Молотов, Каганович и Ворошилов, могут решиться даже на его арест. Если им, конечно, представится такая возможность. Серову отец доверял, но чужая душа — потемки, разоблачение сталинских преступлений его, генерала КГБ, получившего орден Суворова за депортацию чеченцев в 1944 году, в последний момент могло толкнуть на союз с «молотовцами». Вероятность такого развития событий невелика, но…
Телефон, стоявший на прикроватной тумбочке, молчал. Сам отец тоже решил никому не звонить. Ночь закончилась без происшествий. Утром, как обычно, в начале девятого отец вышел к завтраку. Как обычно, вот только мама забеспокоилась, не заболел ли. Выглядел он уставшим, под глазами мешки. Отец успокоил: все в порядке. Кончится съезд — отоспится. Как обычно, к девяти отец отправился на работу. Без опозданий.
Он почти не сомневался, что победил. Почти…
Как и вчера, высшие руководители страны встретились перед «секретным» заседанием в комнате отдыха. Оппоненты отца выглядели не лучше, видно, и они провели ночь без сна. О чем они думали? Что прикидывали? Этого мы не узнаем. Одно ясно — объединиться они не смогли или не посмели. Слишком мало они доверяли друг другу.
«Секретный» доклад отца XX съезду за прошедшие десятилетия оброс бородой слухов, таинственных псевдоподробностей. Например, почему-то считается, что заседание происходило ночью…
На самом деле никакой таинственности не было, делегаты собрались, как обычно, утром, вот только многочисленным гостям съезда в тот день предложили отдельную программу. Они разъехались по московским предприятиям выступать на специально организованных для них митингах.
С трибуны отец сказал значительно больше написанного. Он то и дело отступал от текста. Отца переполняли эмоции, лейтмотив его выступления — преступления не должны оставаться неразоблаченными, — это противоречит человеческой морали и человеческой совести.
«Съезд выслушал мой доклад молча. Как говорится, слышен был полет мухи. Все было настолько неожиданно, и нужно понять, как людей поразили зверства, совершенные над членами партии, заслуженными старыми большевиками, молодежью… Это была трагедия для партии.
В моем докладе на XX съезде ничего не было сказано об открытых процессах, на которых присутствовали представители братских коммунистических партий. Тогда судили Рыкова, Бухарина и других вождей народа…
В вопросе об открытых процессах тоже сказалась двойственность нашего поведения. Мы опять боялись договорить до конца. Не вызывало никаких сомнений, что эти люди невиновны, что они жертвы произвола.
Но на открытых процессах присутствовали руководители братских партий, которые потом свидетельствовали в своих странах справедливость приговоров, мы не хотели дискредитировать их и отложили реабилитацию Бухарина, Зиновьева, Рыкова и других на неопределенный срок.
Но, видимо, правильнее было бы договаривать до конца. Шила в мешке не утаишь…»
Свидетелей, присутствовавших на закрытом заседании XX съезда, осталось мало, почти не осталось и свидетельств, политические мемуары в те годы не практиковались.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
