Зачем раскинуто вокруг столько волшебной красоты, которую люди не видят, потому что они спят в постелях? Для кого же сотворено это величественное зрелище, эта поэзия, в таком изобилии нисходящая с небес на землю?
И аббат не находил ответа.
Но вот на дальнем краю луга, под сводами деревьев, увлажненных радужным туманом, появились рядом две человеческие тени.
Мужчина был выше ростом, он шел, обнимая свою подругу за плечи, и, время от времени склоняясь к ней, целовал ее в лоб. Они вдруг оживили неподвижный пейзаж, обрамлявший их, словно созданный для них фон. Они казались единым существом, тем существом, для которого предназначена была эта ясная и безмолвная ночь, и они шли навстречу священнику, словно живой ответ, ответ, посланный господом на его вопрос.
Аббат едва стоял на ногах, — так он был потрясен, так билось у него сердце; ему казалось, что перед ним библейское видение, нечто подобное любви Руфи и Вооза,[65] воплощение воли господней на лоне прекрасной природы, о которой говорят священные книги. И в голове у него зазвенели стихи из Песни Песней,[66] крик страсти, призывы тела, вся огненная поэзия этой поэмы, пылающей любовью.
И аббат подумал:
«Быть может, бог создал такие ночи, чтобы покровом неземной чистоты облечь любовь человеческую».
И он отступил перед этой обнявшейся четой. А ведь он узнал свою племянницу, но теперь спрашивал себя, не дерзнул ли он воспротивиться воле божьей. Значит, господь дозволил людям любить друг друга, если он окружает их любовь таким великолепием.
И он бросился прочь, смущенный, почти пристыженный, словно украдкой проникнул в храм, куда ему запрещено было вступать.
В ПОЛЯХ
Перевод М. Мошенко
Октаву Мирбо
Вблизи небольшого городка, славившегося минеральными источниками, у подножия холма, бок о бок стояли две лачуги. Оба соседа в поте лица трудились на тощей земле, поднимая на ноги своих малышей. У каждого их было по четыре. Вся эта детвора с утра до вечера копошилась перед дверьми хибарок. В обеих семьях двум старшим было по шести лет, а двум младшим год с небольшим; свадьбу соседи справляли примерно в одно и то же время, и так же рождались у них и дети.
Матери с трудом различали своих ребятишек в общей ватаге, а отцы так и вовсе их смешивали. В голове у них мелькали, то и дело путаясь, восемь имен, и, когда нужно было позвать одного из ребят, отец иной раз ошибочно перебирал трех, пока не являлся тот, который требовался.
Первый домик (считая от минеральных вод Рольпорт) принадлежал супругам Тюваш, у которых было три дочери и сын; в другой лачуге жили Валлены, имевшие дочь и трех сыновей.
И те и другие с трудом перебивались, питаясь картофельным супом и свежим воздухом. В семь часов утра, в полдень и в шесть часов вечера матери созывали свою мелюзгу, чтобы накормить похлебкой, точь-в-точь как пастух собирает своих гусей. Детишки рассаживались лесенкой за некрашеным столом, который, прослужив семье добрых пятьдесят лет, лоснился как полированный. Младший малютка еле доставал губами до стола. Перед ними ставилась глубокая миска, полная хлеба, размоченного в воде, в которой были сварены картошка, полкочна капусты и три луковки; и все молодое поколение наедалось досыта. Мать кормила с ложки младшего. По воскресеньям подавали лакомое блюдо — похлебку, сваренную с кусочком мяса. Отец в этот день долго засиживался за столом и, вставая, приговаривал: «Вот бы и по будням так обедать».
Однажды августовским днем в послеполуденный час перед лачугами неожиданно остановился легкий кабриолет, и молодая дама, которая сама правила, сказала сидящему рядом с ней господину:
— Ах! Посмотри, Анри, на этих ребятишек, их тут целая куча. Какие они хорошенькие и как мило возятся в пыли!
Мужчина ничего не ответил, видимо, он уже привык к подобным проявлениям восторга, которые его ранили и были чуть ли не упреком ему.
Молодая дама продолжала:
— Я хочу его расцеловать! Ах, как бы мне хотелось иметь такого малыша, — вот этого, самого крохотного!
Выскочив из кабриолета, она подбежала к ребятишкам, взяла на руки малыша (он был из семьи Тюваш) и начала страстно целовать его чумазые щечки, белокурые кудряшки, слипшиеся от грязи, и крохотные ручонки, которыми он отчаянно отбивался от назойливых ласк.
Потом дама снова села в кабриолет, и они укатили. Но через неделю она опять приехала, уселась на землю, взяла карапуза на руки, стала пичкать его пирожными, оделила всех ребятишек конфетами; она играла с ними, как девчонка, а муж терпеливо ее ждал, сидя в своем легком экипаже.
Потом она вновь приехала, познакомилась с родителями и стала появляться чуть не каждый день с карманами, полными сластей и мелких монет.
Ее звали госпожа Анри д'Юбьер.
Как-то утром муж вышел из кабриолета вместе с ней; не задерживаясь возле малышей, которые теперь отлично ее знали, она первая вошла в лачугу.
Хозяева были дома, они кололи дрова, намереваясь варить суп; опешив от удивления, оба бросили работу, подали гостям стулья и стали молча ждать, что будет дальше. Молодая дама заговорила дрожащим, прерывающимся от волнения голосом:
— Люди добрые, я пришла к вам, потому что мне очень хотелось бы… мне хотелось бы взять к себе вашего… вашего маленького мальчугана…
В полном недоумении, не соображая, в чем дело, крестьяне молчали,
Переведя дыхание, она продолжала:
— У нас, видите ли, нет детей… Мы с мужем так одиноки… Мы бы оставили его у себя… Вы согласны?
Крестьянка начала смекать.
— Вам желательно забрать у нас Шарло? Ну уж нет, этому не бывать.
Тут вмешался г-н д'Юбьер:
— Моя жена не сумела вам растолковать. Дело в том, что нам хотелось бы его усыновить, но он будет вас навещать. Если он вырастет порядочным человеком, — что весьма вероятно, — то со временем он будет нашим наследником. Если у нас, паче чаяния, будут свои дети, то он тоже получит долю наследства наравне с ними. Если же он обманет наши ожидания, то мы выделим ему в день его совершеннолетия двадцать тысяч франков и тотчас же внесем эту сумму на его имя нотариусу. Но мы позаботимся и о вас: до конца ваших дней вам будут выплачивать ренту — по сто франков в месяц. Надеюсь, вы меня поняли?
Фермерша вскочила вне себя от ярости:
— Вы хотите, чтобы я продала вам Шарло? Ну уж нет! Нашли чего просить у матери? Ну уж нет! Не пойдем мы на этакое подлое дело.
Крестьянин сидел молча, нахмуренный, в раздумье; но он вполне одобрял слова своей жены, то и дело кивая головой.
Госпожа д'Юбьер в отчаянии залилась слезами и, обращаясь к мужу, голосом, дрожащим от рыданий, пролепетала тоном избалованного ребенка, не привыкшего к отказам:
— Они не согласны, Анри, они не согласны!
Тогда муж сделал последнюю попытку:
— Слушайте, друзья мои, ведь надо же подумать о будущем вашего ребенка, о его счастье, о его…
Обозленная крестьянка отрезала:
— Все видели, все слышали, все смекнули… Убирайтесь вон, и чтоб больше ноги вашей здесь не было! Слыханное ли дело, чтобы у матери отнимали дите?!
Тут г-жа д'Юбьер, выходя из лачуги, вдруг вспомнила, что малышей-то ведь было двое, и сквозь слезы спросила с упорством своенравной, капризной женщины, всегда настаивающей на своем:
— Но ведь другой-то малыш не ваш?
— Нет, это соседский. Можете к ним заглянуть, если желаете.
И Тюваш скрылся в дверях своей лачуги, а вслед гостям летели негодующие возгласы матери семейства.
Чета Валленов сидела за столом, медленно пережевывая хлеб; они скупо намазывали ломтики маслом, которое брали на кончике ножа с тарелки, стоявшей посреди стола.
Господин д'Юбьер повторил свои предложения, но на этот раз он проявил вкрадчивость, прибег к ораторским приемам к дипломатии.
Простодушные крестьяне качали головой в знак отказа но, услыхав, что будут получать по сто франков в месяц, они переглянулись, безмолвно совещаясь, задетые за живое.
Они долго молчали, терзаясь сомнениями, не в силах на что-нибудь решиться. Наконец женщина спросила:
— Ну, что ты на это скажешь, хозяин?
Он ответил наставительным тоном:
— Да, по-моему, в этом нет ничего худого.
Тут г-жа д'Юбьер, дрожа от волнения, заговорила о будущем их ребенка, о выпавшем на его долю счастье и о деньгах, какие они благодаря ему в свое время получат.
Крестьянин спросил:
— А ренту в тысячу двести франков чин чином пропишете у нотариуса?
— Ну, конечно, завтра же, — отвечал г-н д'Юбьер.
Фермерша, подумав, заявила:
— Сто франков в месяц — это будет маловато, раз уж вы забираете у нас мальца; ведь мальчишка-то подрастет и будет зарабатывать на семью. Если брать, так уж сто двадцать франков.
