он, – это факт. Однако в Германии полагают, что это никоим образом не препятствует установлению дружественных отношений с Советским Союзом. К тому же многие в Берлине считают, что отношения между Советским Союзом и Японией также могут измениться к лучшему.
Шнурре повторял прежние доводы о желательности сближения с СССР, о необходимости начать разговоры на эту тему, поскольку момент сейчас для этого исключительно благоприятный и упущенная ситуация может не повториться. Астахов саркастически заметил, что об этом он неоднократно заявлял в разговорах с германскими деятелями в течение первых двух лет своего пребывания в Германии (с 1937 года), однако они ни сочувствия, ни понимания не встречали. Шнурре ответил, что с тех пор обстановка в мире и Европе поменялась, и теперь нет сомнений в том, что сочувствие и понимание со стороны германского правительства обеспечено. Наоборот, сейчас уже правительство Германии не встречает ответного сочувствия и понимания со стороны Советского правительства.
Астахов сказал, что все мысли Шнурре настолько новы и необычны в устах германского официального лица, что у него нет уверенности в том, что Советское правительство отнесется к ним вполне серьезно. Память об открыто враждебной политике, проводившейся и провозглашавшейся Германией в отношении Советского Союза еще несколько месяцев тому назад, настолько свежа, что обнадеживать Шнурре Астахов не решается. Но, разумеется, он передаст эту беседу в Москву, и не сомневается в том, что она, как и все предыдущие беседы на эту тему, не пройдет бесследно, хотя придавать ей решающее значение нет никаких оснований628.
Беседа еще раз показала, насколько Гитлер был заинтересован в том, чтобы вывести СССР из большой игры, затеянной им в Европе, заручиться обещанием не вмешиваться в германо-польский конфликт, который вскоре должен был перейти в активную фазу. Фюрера поджимало время: ни германская, ни какая другая армия в мире в те годы зимой воевать не умела. Подготовить армию к боевым действиям в зимних условиях именно в 1939 году германская промышленность и командование вермахта уже не успевали, и нет никаких данных, которые бы позволяли утверждать, что такая задача вообще ставилась. Да и не знал тогда ни кто, что нужно делать, чтобы самолеты могли в туман взлетать и садиться на раскисшие от дождей грунтовые аэродромы, а летчики эффективно работать в условиях короткого светового дня, танки не застряли на плохих дорогах. Не было тогда ружейной и пушечной смазки, которая позволила бы стрелять при отрицательных температурах, которые в России, как известно, случаются чаще, чем положительные. Кроме того, солдат необходимо было обучить воевать по колено в снегу, нужно было обеспечить их хоть каким-то теплым обмундированием, одеждой и обувью, а времени для этого уже не было. Вот поэтому-то Шнурре, имевший, без сомнения, самые широкие полномочия от своего правительства на то, чтобы делать подобные громкие заявления, сказал, что Германия, в случае согласия со стороны Советского правительства начать переговоры о сотрудничестве, готова удовлетворить все советские требования, и оставить в покое Прибалтику и Румынию, как это сделано в отношении Украины. Хотя на Украину еще совсем недавно Гитлер смотрел, словно кот на сметану. Он бы и на большие уступки пошел, если бы Сталин его об этом попросил. Он и попросил через месяц, и получил все, что хотел, но, как мы выясним в последующем, сильно продешевил.
28 июля Молотов похвалил Астахова за то, что он в беседе со Шнурре больше слушал, чем говорил, и только пообещал передать заявления Шнуре Советскому правительству629.
Находясь под впечатлением от заявлений и обещаний, услышанных от Шнурре, Астахов уже на следующий день написал Потемкину письмо, в котором помимо текстов записей бесед с крупным германским чиновником и тайным советником 24 и 26 июля, были также оценки и комментарии неожиданных предложений, которые сделал Шнурре.
Астахов писал, что Шнурре не ограничился постановкой конкретных вопросов. Ссылаясь на Риббентропа, как инициатора подобной постановки вопроса, которую будто бы разделяет и Гитлер, он всеми силами пытался уговорить Советское правительство пойти на широкий обмен мнениями по вопросам улучшения советско-германского взаимоотношений. Примерно то же, но в более осторожной и сдержанной форме, говорили Астахову 30 мая Вайцзеккер и 17 июня Шуленбург.
Германия упорно стремится улучшить отношения с Советским Союзом, что подтверждается полным прекращением газетной и прочей кампании против него. Если бы Советское правительство захотело, оно могло бы втянуть немцев в далеко идущие переговоры, получив от них ряд заверений по интересующим вопросам. Какова была бы цена этим заверениям и на сколь долгий срок сохранили бы они свою силу – вопрос другой. (Если бы Советское правительство стремилось втянуть Германию в длительные переговоры, оно, тем самым, отдаляло бы войну, которая вообще могла никогда не разразиться: очень крупный игрок на европейской политической арене, коим, безусловно, был Советский Союз, длительное время находился бы в состоянии переговоров с обеими противоборствующими сторонами. Опасения, что Кремль, не пообещав своего нейтралитета, в самый неожиданный и, конечно же, по закону подлости, неподходящий момент, поддержит противника Германии, вряд ли позволили бы Гитлеру начать войну. Летом 1939 года ситуация в Европе складывалась таким парадоксальным образом, что для исключения самой возможности войны Сталину вообще ничего не надо было делать: к войне Германия была не готова, и война была бы предотвращена самим фактом существования Советского Союза. А там, глядишь, или Гитлер бы сдох, или Сталин отправился в мир иной. – Л.П.).
По мнению Астахова, эту готовность Германии разговаривать об улучшении отношений необходимо учитывать. Может даже следует несколько подогревать эту готовность, чтобы сохранять в своих руках козырь, которым можно было бы при случае воспользоваться. Возможно, было бы совсем нелишним сказать Гитлеру что-либо обнадеживающее, поставить ему ряд каких-нибудь вопросов, чтобы не упускать нити, которую он дает в руки Кремля и которая, при осторожном обращении с нею, Советскому Союзу вряд ли повредит.
Астахов просил Потемкина подготовить ответ, который придется дать в связи с предстоящим приглашением на очередной съезд национал-социалистической партии, который по традиции пройдет в Нюрнберге. (Начавшаяся Вторая мировая война не позволит провести съезд НСДАП, который по страшной иронии судьбы должен был называться «Съезд мира», но в июле 1939 года об этом еще никто не мог знать. – Л.П.). Приглашение можно ждать через 7–10 дней. В связи с тем, что раньше руководство ВКП(б) под самыми благовидными предлогами отказывалось от таких приглашений, Астахов спрашивал, будет эта тактика продолжена теперь, когда травля против Советского Союза и коммунистической партии прекратилась, если обстановка к тому времени не изменится? У этой медали две стороны: с одной –
