– Слушайте! – возвестил Гриша, не отрываясь от зачитанной книжки. – Прямо к месту: «Женщину теряешь так же, как теряешь свой батальон: из-за ошибки в расчетах, приказа, который невыполним, и немыслимо тяжелых условий. И еще – из-за своего скотства». А?
– Это еще что за любовник-милитарист? – удивился Звягин.
– Эрнест Хемингуэй. «За рекой, в тени деревьев».
– Настоящий мужчина не допустит скотства, – поднял палец Джахадзе.
29. Напоминать о себе надо своевременно.
Железный лесв стране чудесИ иней на ресницахОбманный сонвенчальный звонПусть счастье ей приснитсяЕй дни легкии сны крепкии счастье спит, доколемы план клянем.ей строя дом.Нет доли в чистом поле.
Стихотворение называлось «Стройплощадка». Фамилия с несомненностью свидетельствовала, что написал его Ларик.
– Валька, так это он? – подруга ткнула в газету.
Легкий укол ощутила Валя. «Смену» читал весь Ленинград.
Значит, он не пропал без нее, не уехал, – он печатает стихи, его теперь знают… Тень обмана, шорох кражи язвили ее: из-за нее он пишет стихи, она вдохновила его, – а сама вот, здесь, одна. Стихи по праву принадлежат ей, одной из всех, а она должна делать вид, что не имеет к этому отношения!.. Если б он продолжал бегать за ней – можно повести носом, отвернуться презрительно; или наоборот – показать признательность, здесь ей было бы приятно… и вот – набрался чувств, и теперь выставляет их напоказ.
Пренебрежительно повела плечиком, вернула газету:
– Так себе стишки… ничего.
– А ты знала, что он пишет? – Полгруппы уже запрудили коридор, заглядывая друг другу через плечи.
И – гордость: все знают, как он по мне сох.
– Понятия не имела. – Спохватилась, что, значит, чего-то самого ценного, важного в нем не знала: – Я никогда этому не придавала значения. – И опять прозвучало плохо: не придавала – значит, не разглядела, не поняла, а теперь поздно…
Она была слишком женщиной, чтобы не сомневаться в реакции подруг: он талантливый, пробросалась, и с Игорем не вышло у тебя, больно много о себе мнишь, так тебе и надо…
Вечером она взяла газеты с отцовского стола, вырезала стихи и спрятала в старую тетрадку. Думала: вспоминала… Хотелось, чтоб он позвонил, просил о встрече, приполз на брюхе, виляя хвостом… и тогда можно было бы посмотреть, что с ним делать. И чего он исчез… дурачок. Нет – она же сама его оттолкнула, заставила уйти. Да не нужен он ей, надоеда! Но чего стоят все его клятвы, чувства… Ей и сейчас достаточно пальцем шевельнуть! Ой ли – достаточно?.. Возмутительно, что он смеет хорошо жить без меня, когда мне не очень хорошо, – так можно было бы сформулировать итог ее размышлений – вечерних, предсонных…
Если Ларик надеялся на подобный успех своего литературного демарша, то он мог поздравить себя с полным успехом.
Хотя поздравлять, по совести, следовало Звягина. Ибо отношение Ларика к стихам ограничивалось подписью фамилии.
Стансы сии явились плодом труда всего семейства, апофеозом коллективного начала в литературном творчестве: Звягин задавал тему, дочь перерывала библиотеку в поисках подходящих строк как источника вдохновения и подражания, а жена мечтательно выводила слова. На лучшие рифмы объявляли конкурс. Результат превзошел скромные ожидания инициаторов.
– Ты смотри! – поразился Звягин. – Вполне приличные стихи накатали – за один вечер. – Он задумался. – Эдак через пару месяцев можем сборник отнести в издательство! А что? – развеселился, – пристроим. Не хуже других.
– О, какая ужасная графомания, – сказала жена, берясь за виски.
Дочь же переписала их с намерением обнародовать завтра в классе, каковая попытка и была Звягиным пресечена в корне:
– Поэзия есть таинство, и таинством останется. Предназначено исключительно для печати.
Механизм опубликования, столь мучительно-загадочный для начинающих поэтов, был продернут с четкостью автоматного затвора: звонок знакомому журналисту. Какой журналист не захочет отслужить хорошему врачу – хоть тем малым, чем может? Социальная значимость человека определяется тем, что он может для тебя сделать – а врач может много. Вирши молодого рабочего в газете – услуга нетрудная, безобидная, ответсекр «Смены» – приятель однокашника, тесен литературный Питер, все свои; через три недели напечатали.
Ларик получил двадцать два рубля гонорара. Гонорар Звягин отобрал, заметив, что деньги принадлежат тому, кто их заработал, с Ларика еще причитается за рекламу, а пойдет все на покрытие накладных расходов. К расходам относился кофе, ненавязчиво перешедший в ужин, со знакомой редакторшей телевидения.
– Познакомь с ведущей «Музыкального ринга», – попросил он, щелкая зажигалкой у ее сигареты и гипнотизируя официанта.
– С Тамарой Максимовой? Зачем?
– Хочу задать вопрос во время передачи.
– Ты? Какой? Спроси так!
– Повторяю для особо одаренных:…
– Ты хочешь попасть на экран? А тебе на что?
– Хочу устроить одного знакомого.
– Кто такой? А сколько ему лет?
– Двадцать. Молодой рабочий.
– Это не так сложно. Интригуешь, как всегда? Боже, из каких сапог они вырезали этот бифштекс?..
И через неделю после публикации стихов (время расчислили грамотно), когда Валя сидела перед телевизором, внимая «Бригаде С» на ринге, прозвучало:
– А теперь вопрос от сектора «Б»! Сектор «Б»!
На экране встал Ларик – уверенный, улыбающийся, в тонком сером свитере под замшевой курткой, и спросил (она на миг поплыла):
– Вам не кажется, что ваш лобовой напор на нехитрый, иногда и примитивный смысл песен снижает их уровень как искусства?
Все дальнейшее она воспринимала под легкой шандарахнутостью. Когда камера шла по лицам в зале, еще два раза видела Ларика.
Он выглядел прекрасно. Он был почти знаменит. Это задевало. Ей было бы приятнее, если б у него все было плохо. И одновременно – совесть тенькала о зле, причиненном ему. Захотелось позвонить и сказать, что рада за него и просит прощения – но так сказать, чтоб понял, что она живет лучше него и он ей не нужен.
30. Обходите цель с фланга.
Пара из Валиной группы шествовала после занятий по заснеженной набережной: навстречу – о, случайно! – Ларик с двумя друзьями.
– О, Ларик! Ты стал знаменитостью у нас!..
– Привет, Нин! Как дела? – Отмахнулся от поздравлений: – Знакомьтесь: Володя… Коля…
Представленные Володя и Коля изобразили на лицах максимум мужского обаяния.
Нашлось время, поскольку нашлось желание, а почему нет, – отправились в «Гном» пить кофе. Очередь сближает людей: пока достоялись и сели с чашками – и разговор наладился. Направленность разговора была отчаянно интеллектуальной – со студентками Института культуры о чем же и говорить, как не о культуре. Снятые пенки образования взбились в причудливый коктейль: двенадцатитоновая музыка (что за монстр!?), ранняя смерть Пресли, проблемы градостроения, перспективы архитекторов у нас и у них, зарплаты руководителей самодеятельных коллективов, – обсуждение было в высшей степени компетентным.
Умный Володя был сервирован как студент строительного института, правда, перешедший на заочное и сейчас работающий вместе с Лариком.
Девочки торопились читать учебники не настолько, чтоб не пойти в кино. Следующая встреча была установлена естественным порядком.
(– Валька, а знаешь, на кого мы наткнулись вчера на улице? На твоего Ларика! Ну, не твоего, бывшего. Отлично выглядит. Прикинут. Кстати, интересные ребята, есть о чем поговорить.
То-толк под сердце. Не изменяй небрежного выражения, шути!)
…Гостей принимали в чинно-уютной не по-общежитски комнате. Этикетка на бутылке была благопристойной. Еда – вкусной.
– Архитекторы сродни политикам, – беззастенчиво пересказывал Ларик даденую Звягиным книгу. – И те и другие заставляют людей жить в среде, которую организовали по своему разумению.
Он твердо помнил три фамилии: Ле Корбюзье, Оскар Нимейер и Вальтер Гроппиус. Вальтер, как явствовало из имени, был немец, Корбюзье, по тому же принципу, француз, и Нимейер построил Бразилиа. Главное было не перепутать и огибать неудобоваримые вопросы.
Опасения были излишни: образование слушательнип пополнялось на глазах. Эрудиция Ларика сверкала вне подозрений и даже приблизилась к опасной грани занудства: не сильно ли умный, будь проще – и к тебе потянутся люди.
Студент Володя был проще: рассказал пару анекдотов и попросил гитару; настроил, потренькал, кивнул Ларику свойски-уважительно:
– Давай твою.
Песенка была куда как незатейлива, и к тексту ее, равно как и к музыке, Ларик имел столь же косвенное отношение, как и к стихам, принесшим ему весьма относительную славу.
Нине он определенно нравился. Всей позой она выражала это.
Старая, как мир, комедия «ревнуй к подруге».
