«И как это в человеке уживаются такие крайности?» — задавал он себе вопрос, думая о происшествии с «Москвичом» в Рузе. Поэтому и начал перед шахматами теоретический разговор с Владыкиным. Говорят, что понять человека — значит простить его. У Митина не возникало желания простить Воронова, но он поймал себя на том, что сейчас у него уже не было к грабителю прежней холодной враждебности. «Старею, делаюсь сентиментальным…» — подумал он.
Глава восемнадцатая
Очередная встреча с Вороновым в тюрьме — хотя он сам себе в этом не признавался — еще больше озадачила Митина.
Воронов вошел в следственную камеру с видом человека, которому уже нечего терять, все трын-трава. Закрыл за собой дверь, встал в позу и запел:
Прощай же, свобода, опять начинаетсяСумрак тюремных ночей…
Сергей Петрович не удивился. Он привык ко всему, еще и не такие номера случалось видывать. Показал на стул, предложил сесть.
— Здравствуйте, Сергей Петрович! Как здоровье? Как спать изволили?
Говорил весело, бодро, с чуть заметной насмешливой интонацией. Но жизнерадостность была напускной, нервной. Мити и это видел.
— Веселый вы сегодня.
— А что мне? Все равно жизнь — карта черная. Для кого тюрьма, а мне горница! Слышали такую песню?
— Приятно, когда человек в хорошем настроении. Значит, сегодня темнить не будем и признаемся во всем?
— Это почему? — Парень, казалось, искренне удивился. — Нн в коем случае! Говорил — не грабил, и сейчас говорю то же самое.
— Значит, опять? Где же логика, гражданин Воронов? А побег? Если не виновен, почему же из-под стражи бежали? Ведь вас подстрелить могли запросто. Если человек жизнью рискует, то…
Воронов нахмурился. На щеках заиграли желваки. Митин говорил негромко, вразумительно.
— Вот ведь о чем говорит логика. Молчите? Отвечать нечего?
— Вам этого, Сергей Петрович, не понять.
— А что тут понимать? Тут и так все ясно.
— Вам всегда все ясно, на то вы и следователь. Убежал — и все! Что хотите, то и думайте… с вашей логикой. Если хотите знать, из-за Тани убежал. Поняли?
«До чего же они любят всюду приплетать романтические мотивы! И этот туда же…» — подумал Митин.
— Не мог я иначе! — волнуясь, продолжал тот. — Вы постарайтесь понять… Я всю ночь думал, после того нашего разговора. Прикинул — все по-вашему получается: и пуговица, и часы золотые, и отпечатки пальцев. Ну все, как нарочно! Надо же такое… II понял: не выкрутиться мне. Крышка! Я даже вас не виню, Сергей Петрович. Вы тут ни при чем. Не вы — так другой, какая разница! Сложилось так. Вы свое дело как надо сделали, улики собрали, доказательства там разные. II все они против меня. А я не грабил. Вот и закрутило меня, как щепку в мутном ручейке.
От жалости к себе глаза у пария стали влажными. «Не хватало еще, чтобы он истерику закатил», — подумал Митин и попытался перевести разговор в прежнее русло:
— Поняли, что улики против вас, и… А при чем тут Таня?
— А Таня для меня знаете что? Не понять вам. Виноват я перед ней… ну, это длинный разговор! Смотрите, — он показал татуировку на пальцах, — шесть лет назад наколол. Вот что она для меня! Поверила она в меня, а тут снова… Мне главное было — ей сказать, что не виноват я, поняли меня? Лишь бы она поверила.
— Она верит, — сказал Сергей Петрович.
— Ну и все! Больше мне ничего не надо. Вы не знаете ее, это такой… такой человек! Для нее и рванул вчера из больницы. Э, думаю, была не была! Все равно плохо… Характер у меня. Из-за него я и в тот раз подрался, в тюрьму угодил. Теперь поняли, почему побег совершил? Вы этого не пишите в протокол, все равно там не поверят. А подстрелить — верно, могли! — Он почему-то радостно улыбнулся.
«А улыбка хорошая», — мелькнуло у следователя.
— Характер! Им надо уметь владеть, — сказал он.
— Вы умеете? — насмешливо спросил парень.
— Пытаюсь, тоже не всегда удается, — с улыбкой признался Митин. — А вы, я смотрю, что-то часто деретесь. За что избили какого-то пассажира недавно? Судить еще вас хотели.
— А-а! — отмахнулся тот. — Обошлось… Тоже, конечно, погорячился. Везу вечером каких-то, видать, мужа с женой — у нее ребенок грудной на руках. Молодые оба. Слышу, он, подлец, измывается над ней. Да еще как! Она все рот себе платком зажимает, чтобы я, значит, не слышал, как она плачет. Представляете? Я аж зубы стиснул. На нашем деле мы иной раз чего не наслушаемся. А тут сил нет терпеть. Да что же ты, гад, думаю, над женщиной вытворяешь? Она же твоего ребенка на руках держит. А он ее кроет, будто меня тут и нету совсем. И ведь не пьяный… Ну, терпел я, терпел, а потом взял и выкинул его из машины. Ее, говорю, повезу, а ты, скотина, ножками топай, ножками!
Сергей Петрович рассмеялся, представив себе эту сцену.
— Проверить можно, он в заявлении свой адрес оставил. А в суд не пришел. Должно, жена не пустила. А мне теперь легко! — опять с наигранной бодростью заявил он. — Таня верит — это главное. А тюрьма — что тюрьма! Тюрьмы только слабаки боятся, клянусь честью! Тоже жить можно, особенно в колонии. На лесозаготовках мы по полторы нормы давали. Если питание, конечно… Я здоровый, работы не боюсь. За примерное поведение получу выход за зону, буду на машине вкалывать. Чем плохо?
— Позавидовать можно, — улыбнулся Сергей Петрович — Встретите там Митьку-Хобота.
— Погорел-таки Хобот?! — ахнул Воронов. — Ну, силен! Взяли его? За что?
Казалось, он обрадовался новости.
— В магазин забрался с каким-то Глухим. Меховые пальто унесли.
— Глухого не знаю, а с Митей на одной командировке были. Блатные меня все за своего признавали: ты, говорят, вор с наколками, не за драку сюда попал. Забавный народ есть! В самодеятельности знаете как давали жизни!
— Накануне грабежа Митька заходил к вам?
— Опять грабеж? — вскинулся Воронов. — Не было грабежа!
— Грабеж был, — с непонятной для себя жесткостью сказал Митин. — Гражданка лежит в больнице с пробитой головой. Если не вы, то кто еще? Или так: ее кто-то ограбил, а она на вас сваливает? Зачем ей это? Женщина приличная, порядочная, работает инженером. Мы наводили справки. Вон ей товарищи с завода двести рублей прислали на дорогу. II на очной ставке сразу на вас показала.
— Может, она психическая больная? — угрюмо сказал парень.
— Нет, нормальная, как мы с вами. Так зачем приходил Митька?
— Кто его знает? — нехотя и хмуро заговорил тот. — Если по-честному, я — то, конечно, догадываюсь зачем. Машина у меня, понимаете? Он все целился на меня. Помню, весной еще в Серпухов все звал, навар, говорил, там будет жирный. Я, само собой, отказался. А тут заявился, узнал, что я в отпуске, и ничего не сказал. Только две бутылки пива выпили. Разрешите закурить? У меня все вышли, курю много. Таня принесет в передаче.
