Самое же главное, что испортило настроение Сергею Петровичу, были последние слова Воронова о том, как он, следователь, будет жить после того, как засудят невиновного. Сказанные просто, без рисовки и упрека, словно продиктованные глубокой озабоченностью о его нравственном состоянии, они запали Митину в душу. Ни один из подследственных еще ни разу не спрашивал его об этом.
Тревожное и неспокойное состояние еще усугубилось разговором с начальником следственного отдела, состоявшимся в тот же день после допроса Воронова. Владыкин напомнил ему, что сроки истекают, прокурор ждет обвинительное заключение и торопит с передачей дела в суд. Сказано это было обычным деловым тоном, каким говорят о служебных делах, а Митин неожиданно для самого себя вдруг внутренне весь ощетинился и напружинился, как перед дракой.
— Что-то у меня, Николай, рука не поднимается писать заключение, — сдерживая себя, с кривой усмешкой сказал он. — Сомнения одолели.
— Не понимаю.
Сергей Петрович чувствовал себя в положении ученика, который не в состоянии ответить учителю, почему у него не решается простая задача.
— Сложно все… и непросто, — начал он. — У меня получается, что не мог Воронов ограбить, понимаешь? Морально, нравственно не тот тип. Такие не грабят. Не похож он на грабителя, понимаешь?
— Не понимаю, и понимать не хочу! Похож — не похож, разве это аргумент? Ох уж эти мне рефлектирующие интеллигенты! Картина ясная, улики собраны, все говорит за то, что ограбил он. Чего тебе еще? И побег к тому же… Отбрось все сомнения и садись за обвинительное заключение.
— Дай мне еще дня два, — попросил Сергей Петрович. — Хочу подумать, разобраться, еще раз взвесить… Пойми, я же не чиновник, в конце концов!
— Взвешивать будет суд, у него и весы в руках. Богиню правосудия как изображают? С повязкой на глазах и с весами в руке.
— А ну ее к дьяволу, твою богиню правосудия! Она мраморная статуя, а я — живой человек, — взорвался все-таки Митин. — И на одну чашу весов я кладу улики и доказательства. Понимаешь — я! От меня тоже в какой-то мере зависит, какая чаша перетянет.
— Да ты постой, не кипятись!
— Буду кипятиться! Сроки, прокурор… Я вижу, тебя больше беспокоит формальная сторона, а не существо дела. Да черт с ними, со сроками! Подождет прокурор!
— Прокурор-то, может, и подождет, а я не хочу больше ждать, понял? Я формалист, да-да! И хочу, чтобы у меня в отделе все дела проходили в срок и без задержки. Хорошо, давай по существу. Скажи вот прямо, без фокусов и высокой материи: ограбил Воронов пассажирку или ей это все приснилось в каком-то непонятном сне? А может, и сейчас еще снится… на больничной койке?
Владыкин тоже рассердился. Он тяжело заворочался в своем просторном кресле, толстые щеки у него вздрагивали.
— Не знаю… не уверен, — понижая тон, хмуро ответил Митин.
Вспышка у него уже прошла и он сидел на диване сгорбленный, зажав стиснутые руки в коленях.
— Ах, не знаешь? А на каком же, интересно, основании вы с Бабиным арестовали Воронова? Тогда иди, выпусти его. И что же ты ждешь? Иди! Только вот, что ты потом Укладовой скажешь? И прокурору тоже.
Оба замолчали. На душе у Сергея Петровича было мерзко, как в слякотную осеннюю непогоду. Он понимал, что его аргументы в защиту Воронова легко уязвимы и со стороны выглядят жалкими. Сознавать это было противно и унизительно, он чувствовал свою беспомощность и потому злился и на себя и на Владыкина.
Тот внимательно посмотрел на друга и сказал миролюбиво:
— Ладно уж, шут с тобой! Но, смотри, чтобы через два дня обвинительное заключение лежало вот тут.
Он сдвинул бумаги в сторону, как бы освобождая на столе место для будущего заключения. Митин поднялся с дивана.
— Хорошо, напишу, — буркнул он.
— А тебя тут по телефону искали из больницы, я разговаривал. Укладова хочет выписаться, чувствует себя нормально. Няни уже одежду ей выстирали, кровь отмыли.
— Пусть полежит, ничего с ней не станется!
Это было вчера. А сегодня явился академик со своими свидетельскими показаниями. Как говорится, час от часу не легче.
Митин сжал зубы, уставился неподвижным взглядом в угол. «Ну и пусть, — думал он, — пусть права Таня, прав академик, и Воронов, судя по всему, неплохой малый… Зато у меня улики, доказательства. Нельзя давать волю чувству симпатии и антипатии. Не имею права на такую роскошь. Закон есть закон. Ишь, заговорил, остро ли у меня отточено оружие! Тебя бы на мое место».
Настроение у него вконец испортилось. А тут еще жена с дочкой вчера уехала к приятельнице на дачу с намерением побыть там несколько дней. И ему совсем не хотелось возвращаться в пустую квартиру. И хотя рабочий день уже закончился, он продолжал сидеть в кабинете, одолеваемый невеселыми мыслями и прислушиваясь к надоедливому писку комара, от которого хотелось отмахнуться рукой.
Глава девятнадцатая
Дверь громко скрипнула, заставив Симукову оглянуться. Петли она нарочно не смазывала, чтобы слышать, когда кто-нибудь войдет в маленькое подсобное помещение. Сейчас оттуда глядело на нее круглое, лупоглазое лицо Тамары, знакомой продавщицы из соседнего магазинчика «Ткани». Она делала знаки рукой, подзывая к себе.
— Извините, я на минутку… выбирайте! — Симукова бросила перед покупательницей на стекло витрины груду простеньких косынок, прошла к Тамаре.
— Предупредить хочу, — тихо заговорила та, — слушай сюда: никого не примечала?
— Нет, а что?
— Шныряет тут одна… Я подумала, может, из ОБХСС? Броде не похожа. Про тебя спрашивала.
Симукова нахмурилась:
— Еще чего! Какая она из себя?
— Так, невидная. Одета простенько… их ведь не разберешь. Говорит, извиняюсь, рядом с вами, говорит, не Зинаида Симукова в киоске работает? А сама покраснела, как зарево. Ее, говорит, ищу. Я говорю, она и есть. А потом подумала, может, напрасно сказала?
— Ново дело! — Симукова вскинула брови. — Не примечала никого. Ко мне не заходила. Спасибо, Томочка! Я не боюсь, у меня — ажур!
И все же неосознанная тревога шевельнулась у нее в груди. Пора было закрывать киоск. На каждую покупательницу она бросала изучающий взгляд. Но шныряющая где-то вокруг загадочная особа так и не появилась. Это совсем не поправилось Симуковой.
Все объяснилось, когда, закрыв киоск, она миновала людную привокзальную площадь и вышла на высокий Бородинский мост.
— Извините, можно с вами поговорить?
Она оглянулась. Почти рядом, догоняя ее, шла молодая стройная женщина. Лицо ее сразу показалось Симуковой знакомым, но где ее видела — не помнила, лишь подумала, что, вероятно, о ней предупреждала Тамара.
