мысленно взмолился он. — Пусть это закончится. Да будет воля Твоя, но я умоляю Тебя избавить меня еще большего.
Бог не ответил, и даже когда он молился, Хэлком знал, что в следующий раз будет легче, а в следующий раз еще легче. Он не хотел, чтобы так было, но то, чего он хотел, не могло изменить того, что было.
По крайней мере, это наконец-то закончилось… «на этот раз», — подумал он и закрыл глаза, бормоча еще одну молитву — на этот раз за душу молодой женщины, которая только что умерла от рук его людей.
Он все еще молился, когда глубокий, ледяной голос произнес:
— Епископ Милз, полагаю, — сказал он, и его глаза распахнулись, потому что он никогда в жизни не слышал этого голоса.
От шока кровь отлила с его щек, когда он обнаружил, что перед ним не Дейвис, не Ларак и не Эйбилин. Этот человек носил черно-золотую форму Дома Армак, и Хэлком никогда раньше его не видел. Но затем внезапная вспышка молнии сверкнула в сапфировых глазах стражника, и сердце Хэлкома, казалось, перестало биться. Только у одного имперского стражника были глаза такого цвета, но он был с императором в…
— Ты не можешь быть здесь, — услышал он свой собственный голос, произнесенный почти спокойно.
— Да, я не могу быть, — холодно согласился мужчина перед ним… и улыбнулся.
Шумей внезапно пошевелился, его рука метнулась к кинжалу в ножнах на поясе. Глаза стражника ни разу не дрогнули. Он даже не взглянул на Шумея. Его невооруженная левая рука просто вытянулась, как какая-то невероятно быстрая змея, сомкнулась на шее священника и изогнулась. Шумей резко дернулся, Хэлком услышал ужасный хруст, а затем стражник снова разжал руку.
Помощник Хэлкома бесформенной кучей свалился на землю, а тонкая улыбка стражника могла заморозить сердце солнца.
— Два часа назад, — тихо сказал он, — я был в Корисанде, милорд епископ.
Хэлком медленно, недоверчиво покачал головой, его глаза расширились.
— Демон, — прошептал он.
— Полагаю, в некотором роде, — согласился другой мужчина. — Во всяком случае, при вашем понимании. Но вы потерпели неудачу, епископ. Императрица жива. И сейчас я говорю вам: ваша «Церковь» обречена. Я лично прослежу за тем, чтобы она была навсегда стерта с лица Вселенной, как непристойность, которой она является.
Хэлком услышал, как кто-то хнычет, и понял, что это был он сам. Его рука поднялась, неудержимо дрожа, когда он провел скипетром Лэнгхорна в воздухе между собой и кошмаром, с которым столкнулся.
Этот кошмар просто проигнорировал его руку, совершенно не затронутый защитным знаком изгнания, и дыхание Хэлкома вырвалось у него из ноздрей.
— Ваш Лэнгхорн — ложь, — холодно и четко сказал ему стражник. — Он был лжецом, шарлатаном, сумасшедшим, предателем и массовым убийцей, когда был жив, и если во вселенной действительно есть какая-то справедливость, сегодня он горит в аду, а рядом с ним эта сука Бедар. А вы, епископ Милз, — вы станете подходящим священником для них обоих, не так ли?
— Богохульство! Богохульство! — Каким-то образом Хэлком нашел в себе силы выдохнуть это слово сквозь тиски отчаяния, сжимающие его горло.
— Действительно? — смех стражника был вырезан из черного сердца Ада. — Тогда возьмите эту мысль с собой, милорд епископ. Может быть, вы сможете поделиться ею с Лэнгхорном, пока будете сидеть на корточках на углях.
Хэлком все еще смотрел на него в ужасе, когда катана в правой руке стражника рассекла его шею.
.XV
Гостевой дом, конвент святой Агты, графство Крест-Холлоу, королевство Чарис
Шарлиэн закончила перезаряжать последнюю из винтовок и прислонила ее к стене рядом с другими.
— Что происходит, Эдуирд? — тихо спросила она, приступая к пистолетам.
— Не знаю, ваше величество. — Ее последний оставшийся в живых стражник стоял сбоку от разбитого окна, оставаясь настолько скрытым, насколько мог, вглядываясь в дождь, в то время как кровь стекала по его рассеченной щеке, и его голос был напряженным. — На самом деле, у меня нет ни малейшей идеи, кроме вашего присутствия, — признался он. — Все, что я могу сказать, это то, что если больше не будет драки, и никто не попытается залезть в это окно или войти в ту дверь, — он мотнул головой в сторону дверного проема спальни, — нам будет намного лучше, чем было. И, — он повернулся, чтобы одарить ее натянутой, с кровавыми прожилками улыбкой, — если это так, думаю, что только что пережил свое первое чудо.
Шарлиэн неожиданно для самой себя рассмеялась. Возможно, в этом была дрожащая грань истерики, но это действительно был смех, и она закрыла лицо ладонями, прижав кончики пальцев к вискам.
Она почувствовала липкую кровь на своих руках. Часть крови на самом деле принадлежала ей, она сочилась из порезов на голове и левой стороне лба, где осколки сломанной ставни порезали кожу, когда арбалетные болты со свистом пролетели мимо нее. Еще больше крови забрызгало ее длинные юбки и верхнюю тунику в стиле Чариса, а ее лицо и руки почернели и были измазаны пороховым дымом. Ее правое плечо болезненно пульсировало, и она не хотела думать о том, насколько сильно оно ушиблено. Если бы она не могла пошевелить правой рукой — хотя это было болезненно, как показал опыт, — она бы подумала, что плечо, должно быть, сломано.
Запах порохового дыма, крови и смерти был почти невыносим, несмотря на омывающий эффект проливного дождя. Вода, хлынувшая через разбитое окно, немного разбавила кровь, густо растекшуюся по полу спальни, и свежая кровь все еще капала с кончика штыка Сихэмпера, как густые жемчужные слезы. Эмоциональный шок наложил благословенный налет нереальности между ней и окружающим миром. Ее мозг работал с почти неестественной ясностью, но мысли казались какими-то далекими, и разрывающее горе, которое, как она знала, ждало ее, все еще не могло прорваться наружу.
Так и будет, — мрачно сказала она себе. — Оно будет… когда ты оглядываешься
