– Давай лучше послезавтра. А завтра возьму тебя в банк. Сама посмотришь, что у тебя на текущем счету. И вот что, Джастина…
Джастина подбавляла муку и ловко управлялась с тестом, но, услышав что-то новое в голосе матери, подняла голову:
– Да?
– Если у тебя что-нибудь не заладится, прошу тебя, возвращайся домой. Помни, в Дрохеде для тебя всегда найдется место. Что бы ты ни натворила, чем бы ни провинилась, ты всегда можешь вернуться домой.
Взгляд Джастины смягчился.
– Спасибо, мам. В глубине души ты старушка неплохая, верно?
– Старушка? – ахнула Мэгги. – Какая же я старуха! Мне только сорок три.
– О Господи! Так много?
Мэгги запустила в нее печеньем-елочкой и угодила по носу.
– Вот негодяйка! – Она засмеялась. – Ты просто чудовище! Теперь я чувствую, что мне уже все сто.
Дочь широко улыбнулась.
Тут вошла Фиа проведать, что делается на кухне; Мэгги обрадовалась ей как спасению.
– Знаешь, мама, что мне сейчас заявила Джастина?
Зрение Фионы ослабло, немалого труда ей стоило теперь вести счета, но за потускневшими зрачками ум сохранился по-прежнему зоркий.
– Откуда же мне знать? – спокойно заметила она и не без испуга посмотрела на зеленое печенье.
– Ну, иногда мне кажется, у вас с ней есть от меня кое-какие секреты. Вот только что моя дочь ошарашила меня новостью, и сразу являешься ты, а ведь тебя в кухне целую вечность не видели.
– Мм… хоть с виду и страшно, а на вкус недурно, – оценила Фиа зеленое печенье. – Право, Мэгги, я вовсе не затеваю у тебя за спиной заговоров с твоей дочкой. Что ты на этот раз натворила? – обернулась она к Джастине, которая опять заполняла тестом масленые и посыпанные мукой противни.
– Я сказала маме, что буду актрисой, бабушка, только и всего.
– Только и всего, а? Это правда или просто еще одна твоя сомнительная шуточка?
– Чистая правда. Я вступаю в Каллоуденскую труппу.
– Ну и ну. – Фиа оперлась на стол, насмешливо посмотрела в лицо дочери. – До чего дети любят жить своим умом, не спросясь старших, а, Мэгги?
Мэгги промолчала.
– А ты что, меня не одобряешь, бабушка? – повысила голос Джастина, уже готовая ринуться в бой.
– Не одобряю? Я? Живи как хочешь, Джастина, это не мое дело. А кстати, по-моему, из тебя выйдет неплохая актриса.
– Ты так думаешь? – изумилась Мэгги.
– Да, конечно, – подтвердила Фиа. – Джастина ведь не из тех, кто поступает наобум – верно я говорю, внучка?
– Верно, – усмехнулась та, отвела влажную прядь, упавшую на глаза, посмотрела на бабушку с нежностью, и матери подумалось, что к ней-то Джастина никакой нежности не питает.
– Ты у нас умница, Джастина. – Фиа покончила с печеньем, за которое принялась было с такой опаской. – Совсем недурно, но я предпочла бы не зеленую глазурь, а белую.
– Деревья белые не бывают, – возразила Джастина.
– Отчего же? Если это елка, на ней может лежать снег, – сказала Мэгги.
– Ну, теперь поздно, всех будет рвать зеленым! – засмеялась Джастина.
– Джастина!!!
– Ух! Извини, мам, я не в обиду тебе. Всегда забываю, что тебя от каждого пустяка тошнит.
– Ничего подобного! – вспылила Мэгги.
– А я пришла в надежде на чашечку чаю, – вмешалась Фиа, придвинула стул и села. – Поставь чайник, Джастина, будь умницей.
Мэгги тоже села.
– По-твоему, у Джастины правда что-то получится, мама? – с тревогой спросила она.
– А почему бы нет? – отозвалась Фиа, следя за тем, как внучка истово, по всем правилам готовит чай.
– Может быть, у нее это просто случайное увлечение.
– Это у тебя случайное увлечение, Джастина? – осведомилась Фиа.
– Нет, – отрезала Джастина, расставляя на старом зеленом кухонном столе чашки с блюдцами.
– Выложи печенье на тарелку, Джастина, не ставь на стол всю миску, – машинально заметила Мэгги. – И весь кувшин молока тоже не ставь, ради Бога, налей, как полагается, в молочник.
– Да, мама, хорошо, мама, – так же машинально откликнулась Джастина. – Не понимаю, зачем на кухне разводить такие церемонии. Мне только придется потом возвращать все остатки по местам и мыть лишние тарелки.
– Делай, как тебе говорят. Так куда приятнее.
– Ладно, разговор у нас не о том, – напомнила Фиа. – Я думаю, тут и обсуждать нечего. По-моему, надо дать Джастине попытаться, и скорее всего попытка будет удачная.
– Вот бы мне твою уверенность, – хмуро промолвила Мэгги.
– А ты что, рассуждала насчет лавров и славы, Джастина? – резко спросила бабушка.
– От лавров и славы я тоже не откажусь. – Джастина вызывающе водрузила на кухонный стол старый коричневый чайник и поспешно села. – Уж не взыщи, мама, как хочешь, а подавать на кухне чай в серебряном чайнике я не стану.
– И этот вполне годится, – улыбнулась Мэгги.
– А, славно! Что может быть лучше чашечки чаю, – блаженно вздохнула Фиа. – Зачем ты все выставляешь перед матерью в самом невыгодном свете, Джастина? Ты же прекрасно знаешь, суть не в богатстве и не в славе, а в том, чтобы раскрыть себя.
– Раскрыть себя, бабушка?
– Ну, ясно. Суть в тебе самой. Ты чувствуешь, что создана для сцены, правильно?
– Да.
– Тогда почему бы так маме прямо и не сказать? Чего ради ты ее расстраиваешь какой-то дурацкой болтовней?
Джастина пожала плечами, залпом допила чай и протянула матери пустую чашку.
– Почем я знаю? – буркнула она.
– Сама не знаю почему, – поправила Фиа. – Надо полагать, на сцене говорят ясно и разборчиво. Но в актрисы ты идешь, чтобы раскрыть то, что в тебе есть, так?
– Ну, наверное, – нехотя согласилась Джастина.
– Фу-ты! Все Клири одинаковы – вечная гордыня и ослиное упрямство. Смотри, Джастина, научись обуздывать свой норов, не то он тебя погубит. Экая глупость – боишься, вдруг тебя поднимут на смех? А с чего, собственно, ты взяла, что твоя мать уж такая бессердечная? – Фиа легонько похлопала внучку по руке. – Будь помягче, Джастина. Не надо так от всех отгораживаться.
Но Джастина покачала головой:
– Не могу иначе.
Фиа вздохнула:
– Что ж, девочка, в добрый путь, благословляю тебя, только много ли пользы будет от моего благословения…
– Спасибо, бабушка, очень тебе признательна.
– Тогда будь добра, докажи свою признательность делом – поищи дядю Фрэнка и скажи ему, что в кухне готов чай.
Джастина вышла; Мэгги во все глаза смотрела на мать.
– Честное слово, мама, ты просто изумительна.
Фиа улыбнулась:
– Что ж, согласись, я никогда не пыталась поучать моих детей, как им жить и что делать.
– Да, правда, – с нежностью отозвалась Мэгги, – и мы тоже всегда были тебе за это признательны.
Возвратясь в Сидней, Джастина прежде всего постаралась вывести веснушки. К несчастью, оказалось, это долгая работа, слишком их у нее много – придется потратить чуть не целый год и потом всю жизнь не выходить на солнце, чтоб веснушки не высыпали снова. Вторая забота была – подыскать себе жилье, задача не из легких в Сиднее в ту пору, когда люди строили себе отдельные дома, а поселиться в какой-нибудь многоэтажной махине под одной крышей с кучей соседей считалось сущим проклятием. Но в конце концов Джастина нашла квартиру из двух комнат на набережной Ньютрел-Бей, в одном из огромных старых зданий, которые давно утратили викторианское величие, пришли в упадок и обращены были в сомнительные меблирашки. За квартирку эту брали пять фунтов и десять шиллингов в неделю – при общей для всех постояльцев ванной и кухне дороговизна несусветная. Но Джастину новое жилище вполне устраивало. Хотя ее с детства и приучили хозяйничать, она вовсе не склонна была вить себе уютное гнездышко.
