Потом она отказалась от него.
«В семье, где все поют, дела на лад идут»
(Из стихотворения Эдгара А. Триста, канал 88.)
«Сынок, не ругай меня. Я делаю это потому, что люблю тебя».
Жирная, жирная, жирная! Когда она только уйдет? Вниз, в бездну этого мира! Исчезая, по мере того, как распухает.
— Сынок, ты можешь спорить со мной и сейчас, и после.
— Ты отдалила меня от себя, мама. И это было правильно. Я теперь уже большой. Но у тебя нет права требовать, чтобы я захотел вернуть то, что было.
— Ты меня больше не любишь!
— Что на завтрак, мама? — говорит Чиб.
— Пора тебе перестать держать меня за повариху, Чибби, — говорит Мама. — Как ты много раз мне говорил, ты уже большой. Так что завтракай сам.
— Зачем же ты меня звала?
— Я забыла, когда открывается твоя выставка. Я хотела соснуть немножко, а уж потом идти туда.
— В два часа, мама, но тебе не надо туда ходить.
Накрашенные зеленые губы расходятся, словно гангренозная рана. Она чешет нафабренный сосок.
— Ох, мне так хочется посмотреть. Я не хочу пропустить триумф собственного сына. Как ты думаешь, тебе дадут дотацию?
— Если нет — нас ждет Египет, — отвечает он.
— Эти вонючие арабы! — говорит Вильгельм-Завоеватель.
— Это дело рук Бюро, а не арабов, — говорит Чиб. — Арабы кочевали оттого, отчего мы бы тоже стали кочевать.
Из неопубликованных рукописей дедушки:
«Кто бы мог подумать, что на Беверли-хиллз засядут антисемumы?»
— Я не хочу в Египет! — причитает мама. — Ты должен получить дотацию, Чибби! Я не хочу покидать наш тесный кружок. Я родилась и выросла здесь, на десятом уровне, и, если я уеду, все мои друзья останутся одни. Я не поеду!
— Не плачь, мама, — утешает ее Чиб, чувствуя жалость к себе. — Не плачь. Правительство не может силой заставить тебя ехать, ты же знаешь. У тебя есть права.
— Если ты думаешь остановиться на достигнутом, то поедешь, — говорит Завоеватель. — Если только Чиб не получит дотацию. А я не стал бы его винить, если бы он пальцем не пошевельнул, чтобы получить ее. Не его вина, что ты не можешь сказать «нет» Дядюшке Сэму. Ты получила свои пурпурненькие, а теперь тянешь с Чиба то, что он получает от продажи своих картин. Но тебе и этого мало. Ты транжиришь деньги быстрее, чем получаешь.
Мама со злостью кричит на Вильгельма, и они пропадают. Чиб выключает фидо. Черт с ним, с завтраком, он поест позднее. Его последняя картина для Фестиваля должна быть закончена к полудню. Он давит на клавишу, и пустая комната-овоид открывается там и тут, появляются рисовальные принадлежности, словно дары электронных богов. Зевксис хлопнулся бы в обморок, а Ван Гог был бы просто потрясен, доведись им увидеть холст, палитру и кисть, которыми пользуется Чиб.
Процесс создания картины включает в себя сплетение разнообразных форм из тысяч проволочек на различной глубине. Проволочки так тонки, что видны только через увеличительное стекло, а гнут их специальными маленькими щипчиками. Отсюда очки на носу и длинные паутинки в руках на первой стадии работы. После сотен часов медленного и кропотливого труда — любимого — все проволочки поставлены на место.
Чиб снимает очки, чтобы оценить результат. Затем он берет краскораспылитель, чтобы покрыть проволочки красками желаемых цветов и оттенков. Краска сохнет всего несколько минут. Чиб подключает холст к источнику питания и нажимает кнопку, пропуская через проволочки слабый ток. Свечение сквозь краску, лилипутские взрывы, и все подергивается синим дымком.
От этого на разных уровнях в краске появляются раковины, одна позади другой. У раковин различная ширина, но все они так узки, что свет скользит сквозь верхнюю раковину во внутреннюю, когда картину поворачивают. Внутренние стороны раковин — это рефлекторы, концентрирующие свет, поэтому скрытые изображения выходят даже более отчетливыми.
На выставке картину ставят на колеблющийся пьедестал, и тот поворачивает ее на двенадцать градусов то вправо, то влево.
Звонок фидо. Чиб, ругнувшись, подумывает о том, что надо бы его отключить. Впрочем, это не интерком, не мамаша-истеричка. Пока, во всяком случае. Но она скоро позовет его, когда продуется в покер.
— Сезам, откройся!
Воспой, о муза, дядю Сэма
Дедушка пишет в своих «Отдельных высказываниях»:
Через двадцать пять лет после того, как я убежал с двадцатью миллиардами долларов и затем, как все полагают, скончался от сердечного приступа, Фалько Эксипитер снова сел мне на хвост. Детектив из ФБР, он назвал себя Сокол Ястреб, когда выбирал профессию. Что за эгоист! Да, он зорок и неутомим, как все стервятники, и я дрожал бы от страха, не будь я слишком стар, чтобы бояться за свое бренное существование. Кто развязал шнурки и разворошил мой комбинезон? Как он уловил старый, выветрившийся запах?
Лицо Эксипитера — это лицо летучего хищника, страдающего манией подозрительности, старающегося с воздуха увидеть все, вглядывающегося даже в собственное гнездо, чтобы убедиться, что ни одна утка не нашла там себе убежища. Блеклые голубые глаза кидают взгляды, подобные ножам, которые выскакивают из рукава рубашки и летят в жертву, посылаемые неуловимым движением кисти. Они сканируют все с шерлокхолмсовской цепкостью, фиксируя и важные детали, и мелкие. Его голова поворачивается из стороны в сторону, уши стоят торчком, ноздри раздуваются: радар, сонар и одор.
— Мистер Виннеган, я извиняюсь за ранний визит. Я поднял вас с постели?
— Вы сами видите, что нет! — говорит Чиб. — И не надо представляться. Я знаю вас. Вы уже три дня ходите за мной, словно тень.
Эксипитер не краснеет. Мастерски владея лицом, он загоняет всю краску в кишки, где ее никто не может заметить.
— Если вы знаете меня, то, наверное, догадываетесь, зачем я хочу поговорить с вами…
— Я должен настолько удивиться, чтобы отвечать вам?
— Мистер Виннеган, я хотел бы поговорить с вами о вашем прапрадедушке.
— Он умер двадцать пять лет назад! — кричит Чиб. — Забудьте о нем и не отвлекайте меня. И не надейтесь получить ордер. Ни один судья не выдаст его вам. Мой дом — моя репа… Я хочу сказать, крепость.
Он думает о Маме и о том, во что превратится этот день, если он не смотается отсюда поскорее. Но он должен закончить картину.
— Убирайтесь, Эксипитер, — говорит Чиб. — Я подумаю, не доложить ли о вас в БПНР. Я уверен, что под своей дурацкой шляпой вы прячете фидо.
Лицо Эксипитера ровно и неподвижно, словно алебастровое изображение Гора с соколиной головой. Он явно кичится своей невозмутимостью. Все выпады такого рода он пропускает мимо ушей.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
