людей: даже такой способный регент, как Бедфорд, был скован во Франции. Решения принимались людьми, которые из преданности вопрошали себя: "Как бы поступил Генрих?". Они не могли вести переговоры, если это требовало уступок, так как это означало бы лишить Генриха VI его прав еще до того, как он сам начнет их осуществлять. Более того, это означало бы подорвать одну из центральных платформ, на которых строилось достижение Генриха, а именно, что, помогая англичанам победить, Бог одобряет их завоевание. Поэтому отсутствие Генриха в 1420-х и 1430-х годах сыграло решающую роль в том, как Англия отреагировала на войну в эти десятилетия. Если бы он был жив, он мог бы более тонко реагировать на события по мере их развития. Этот факт необходимо всегда иметь в виду.
Сложно слишком многого требовать от Генриха, чтобы он мог предвидеть конечный результат своей инициативы во Франции, спустя целое поколение. Тем не менее, признаки грядущих трудностей начали появляться рано. К 1416 году парламент уже демонстрировал оппозицию усиленному налогообложению для военных целей. Это был один из способов пожаловаться на исключительно высокий уровень налогообложения, который Генрих требовал для войны, которая, поскольку по своей природе сильно отличалась от той, которую вел его прадед Эдуард III, оказалась очень дорогой. После 1420 года не было найдено решения и в том, чтобы заставить Нормандию саму платить за войну, как, возможно, надеялись англичане. Положение в герцогстве после английского вторжения не способствовало высоким ставкам налогообложения, которых требовало активное продолжение завоевания. Кроме того (и это то, за что Генрих не может нести никакой ответственности), колебания стоимости монеты во время правления (и особенно с 1418 года) повлияли на способность Франции, а также Англии финансировать войну. Можно посочувствовать Генриху, вынужденному бороться (как он серьезно пытался это сделать) с нестабильностью денежной системы, которая в эти годы затронула большую часть северо-западной Европы. Однако вполне правомерно поинтересоваться, насколько он мог урезать свои планы в соответствии со своими финансовыми возможностями.
Недостаток денег должен быть связан с недостатком рабочей силы, и этот фактор он полностью осознал к последним месяцам своей жизни. К 1421 году ему стало ясно, что ранний энтузиазм по поводу военных успехов ослабевает; отказ дворянства Норфолка присоединиться к нему во Франции, возможно, был не совсем типичным,[1457] но это было предупреждение, которое нельзя было игнорировать. Это был один из аспектов более широкого чувства беспокойства по поводу войны и участия в ней короля, которое ощущалось в Англии с конца 1420 года и далее. Для Генриха договор, заключенный весной в Труа, мог показаться триумфом, по крайней мере, юридическим триумфом. Для тех, кто находился дома, казалось, что король взял на себя обязательство силой отвоевать те области, которые оставались верными династии Валуа. Это могло означать дальнейшие требования к ресурсам Англии и несомненно, потребует времени и энергии короля. Парламент в декабре 1420 года был явно недоволен длительным периодом, к тому времени уже три с половиной года, который король провел во Франции. Потребность в заверениях по этому поводу, а также опасения, что Англия может стать объектом французского права (хотя это было явное преувеличение), убедительно свидетельствует о том, что общественность не испытывала особого энтузиазма по поводу условий, согласованных в Труа, и еще меньше — по поводу затянувшейся войны.
Договор в Труа был во многих отношениях ключевым моментом. Став возможным, даже вероятным, благодаря убийству Иоанна Бургундского в присутствии дофина на мосту в Монтеро в сентябре 1419 года, он слишком сильно зависел от исхода этого трагического события. Если Генрих, к лету 1419 года уже оказывавший значительное военное давление на Париж с северо-западного направления, сможет найти союзника в лице нового герцога Филиппа, то вместе они смогут заключить политический договор, который одним махом решит многие политические проблемы Генриха во Франции. В Нормандии Генрих не получил того широкого признания, на которое он надеялся. Его обращение к нормандской истории и традициям (возрождение старых герцогских институтов было одним из способов сделать это) слишком мало учитывало то, насколько французским стало герцогство после двух веков правления из Парижа, и, более того, насколько сильны были пробургундские настроения в некоторых городах, особенно в Руане. Вступив в союз с герцогом Филиппом в договоре в Труа, он мог рассматриваться как человек, присоединившийся к той стороне, к которой многие нормандцы испытывали политическую симпатию в контексте гражданского конфликта, в котором бургундцы противостояли дофинистам. Однако использование того же договора, который сделал его наследником и регентом французского королевства, для того, чтобы дать ему контроль над Нормандией из Парижа, может показаться циничной манипуляцией со стороны человека, который до этого момента выглядел как защитник норманнского партикуляризма и институтов. Генрих, вероятно, понимал, какими могут быть последствия договора в Труа для его отношений с Нормандией. На смертном одре он настоял на том, чтобы герцогство оставалось под английской властью до тех пор, пока его преемник, его молодой сын, не примет французскую корону и не будет править всеми частями Франции как король.
Возникает вопрос, насколько хорошим было политическое чутье Генриха? Понимал ли он, на что идет в мае 1420 года, когда согласился на судьбоносный договор, который он скрепил браком с дочерью французского короля Екатериной? К тому времени признаки надвигающихся проблем были видны повсюду. Проигнорировал ли Генрих их, и если да, то сделал ли он это потому, что чувствовал, что не может отступить, а идти только вперед, невзирая на последствия?[1458] Можно не сомневаться, что обстоятельства изменились с тех пор, как он впервые появился во Франции в 1415 году. Возможно, его можно было бы простить, если бы он, находясь под впечатлением договора, который делал его наследником Франции и не видел преимуществ в том, чтобы согласиться на меньшее. Если он контролировал целое, то он контролировал и части. И если он мог заставить тех, кто выступал против него, изменить свое мнение (при необходимости, с помощью военной силы), то в один прекрасный день он мог бы получить эффективный контроль над королевством, на которое он теперь мог претендовать по недавно подписанному договору.
Генрих не смог должным образом учесть политический климат и обстоятельства, которые привели к заключению этого договора. Для французов договор был навязан силой, который в один прекрасный день мог быть отменен. Он также был заключен на основе союза, который Генрих заключил только с одной из сторон во французском гражданском конфликте, "неестественного" союза, который мог продлиться только до
