«Барон Юло покинул Париж через три дня после похорон жены. Спустя одиннадцать месяцев Викторен узнал стороной, что в Изиньи первого февраля 1846 года состоялось бракосочетание барона Юло с мадемуазель Агатой Пиктар.
– Отцы могут воспрепятствовать браку своих детей, но дети не могут помешать безумным поступкам своих отцов, впавших в детство, – сказал адвокат Юло своему коллеге Попино… когда у них зашел разговор об этом браке».
Приложения
I. Бальзак после 1850 г.
Сразу после смерти Бальзак очутился в центре трех дискуссий, лежавших в основе политической, культурной и общественной жизни конца XIX в.1235 Был ли он, как объявил Гюго на кладбище Пер-Лашез, подсознательным революционером или, как убеждал нас сам Бальзак, он всю жизнь защищал трон и алтарь? К данному спору – который убедительно доказывает, что в «Человеческой комедии» можно найти почти все оттенки мнений, – относится и вопрос о «реализме» Бальзака. Неужели самопровозглашенный историк частной жизни все придумал? Что такое представленный им чудесный спектакль – в самом деле Франция XIX в. или плод фантазии Бальзака? Вышедший в 1858 г. важный труд Ипполита Тэна подтверждал мнение Бальзака о себе как о литературном «натуралисте» и вместе с тем провидце. «Человеческую комедию» Тэн назвал «самым большим хранилищем документов, какой у нас есть, о природе человека»1236. Таков был Бальзак реалистов, провозглашенный Золя отцом натуралистического романа, ученым-экспериментатором, который добавил романтической фантасмагории в пробирку современного романа1237.
Третья дискуссия, которая связана с переходом Бальзака в вечность, похожа на списки, которые он пытался вести при жизни. Так, он перечислял все свои женские персонажи, разделяя их, наполовину в шутку, на добродетельных и порочных и показывая, что первые перевешивают последних1238. Тогда никто ему не поверил и не понял иронии. Его романы ассоциировались с проблемами и тревогами конца века: смертью литературы и закатом человеческого рода. Говорили, что молодых людей двигает к бессовестной охоте за приданым самый «бальзаковский» из всех бальзаковских персонажей: «Какие души были раздавлены ногами этого великана! Сколько потонуло, барахтаясь в тине, в которой они собирались утопить страницу, вырванную из какого-нибудь тома “Человеческой комедии”»!1239 Бальзак был созвучен веку, который он так и не узнал. Особое значение придавали его теории, что в основе всех человеческих поступков лежит сила воли. Ницшеанский Бальзак, воплощенный в статуе Родена – образ в образе, – обладал не меньшей силой, чем любая критическая статья.
Когда в 1876 г. опубликовали его «Переписку», откровения «настоящего» Бальзака вызвали новый прилив интереса к нему. Первую четверть века после смерти Бальзак пользовался у читающей публики меньшей популярностью, чем Эжен Сю, Дюма и Жорж Санд; впоследствии продажи его романов выросли, значительно превзойдя его бывших соперников. «Человеческая комедия» стала классикой, в чем отчасти выразился более современный взгляд на роман. Когда же в 1894 г. начали выходить «Письма к чужестранке» (Эвелине), Бальзака окружил нимб романтического героя. И все же чего-то не хватало. С самых юных лет Бальзак как будто больше заботился о личной славе, чем об оттачивании мастерства, и сама «Человеческая комедия» стала весьма «неклассической» классикой: океаном цинизма и отвратительных подробностей с крошечными островками респектабельности вроде «Евгении Гранде». Сложилось впечатление – и не только во Франции, – что Бальзака в самом деле следует причислить к великим писателям, возможно, назвать величайшим романистом в мире, но в идеале величайшим романистом должен стать кто-то другой.
«Человеческая комедия» раскрывалась в своем полном объеме постепенно, медленно и не с помощью идеологической борьбы, но благодаря огромному, поистине отеческому влиянию Бальзака на других писателей – особенно на тех, которые также подвергались цензуре и тяготели скорее к эстетическим, чем к нравственным критериям. Бодлер видел в Бальзаке идеальный вариант самого себя1240; Достоевский в двадцать два года перевел «Евгению Гранде»1241; «Воспитание чувств» Гюстава Флобера можно в каком-то смысле считать романом Бальзака, прочитанным задом наперед. Для Флобера, как для Генри Джеймса, Бальзак олицетворял двусмысленную фигуру отца – несносного, восхитительного и странно напоминающего Бернара Франсуа Бальзака, каким его видел собственный сын. «Каким он мог бы быть писателем, умей он писать! – писал Флобер. – Но именно этого ему недоставало. В конце концов, тогда он не поднялся бы до таких высот и не обладал бы такой шириной»1242.
В англоязычных странах к романам Бальзака подходили в хирургических перчатках (восторженные комментарии Элизабет Баррет Браунинг о его «немецкой руке» и «итальянской душе» – исключение)1243. Его сваливали в одну кучу с другими «отталкивающими» французскими романистами – Дюма, Сю и Гюго1244. Шарлотта Бронте говорила миссис Гаскелл, что после романов Бальзака «у нее во рту остается дурной привкус». Джордж Элиот называла «Отца Горио» «отвратительной книгой»1245, что, возможно, легло в основу интересного труда о противоположных толкованиях понятия «реализм». Наряду с безнравственностью Бальзака порицали его «неряшливый стиль» (считалось, что французские писатели пишут «ясно»), его ненасытный интерес к жестоким подробностям, его мелодраматизм и нездоровое влечение к сверхъестественному, то есть именно то, что позже так привлекало в нем У.Б. Йейтса. Судя по комментариям, которые автор слышал при написании данной книги, Бальзак так до конца и не избавился от ауры порочности, хотя в наши дни ее считают скорее очком в его пользу.
Между концом XIX в. и Второй мировой войной англоязычный Бальзак развился в любопытного гибрида. «Невразумительный Шекспир»1246; реалист, который придавал вид реальности тому, что было явной неправдой1247; бесталанный гений1248; «грубый, огромный бродячий дух»1249; «гигантский гном»1250. Более сочувственные голоса зазвучали в 80-х гг. XIX в.: Суинберн, Оскар Уайльд и Генри Джеймс написали о Бальзаке очерки, которые, наверное, могут считаться вершиной отзыва одного писателя о другом. Их замечания проложили дорогу большому количеству переводов, нашедших кульминацию в величественном «кэкстонском» издании «Человеческой комедии», вышедшем в 1899 г., к столетию со дня рождения Бальзака1251.
С тех пор Бальзак проник почти во все области литературы и критики. Плодотворными можно считать и ранние споры о его творчестве. Отчасти это связано с отказом от «местничества», «национализма» при оценке отдельных произведений и желанием больше узнать о времени, живых свидетелей которому не осталось. Кроме того, в последнее время все меньше значения придается биографическим данным. Отдаленным последействием споров о политических взглядах Бальзака стало освобождение его творчества от личных, уводящих в сторону пристрастий. С тех пор как Карл Маркс похвалил его в «Капитале» за «глубокое понимание реальных отношений»1252, историки и социологи стали пользоваться наследием Бальзака как неорганизованной энциклопедией. Надо заметить, что неоднократно предпринимались попытки разложить по полочкам сведения, почерпнутые у Бальзака. В некоторых исследованиях перечисляются цвета глаз и волос, вкусы и запахи, блюда, болезни, одежда, здания, улицы, насекомые и даже «мысли» в «Человеческой комедии». Самым влиятельным голосом в том, что вольно именуется «марксистской» критикой, стал голос Уолтера Бенджамина. Бенджамин видел в Бальзаке первого героя современности, последнего из могикан большого города или частного детектива, который отразил борьбу старого мира идей и нового мира товарно-денежных отношений, заложил, как ни странно, основы модернистской эстетики, объединил в себе все главные течения романтической и доромантической мысли и перенес их в наш век.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
