Недовольный степенью усовершенствования работы правительства, Махмуд пытался избавиться от внешних отличий между отдельными его членами. Это было чрезвычайной мерой, так как в Османской империи внешний вид всегда учитывался, и законы, регулирующие потребление предметов роскоши, устанавливали, какую одежду надлежит носить тому или иному человеку, тем самым определяя его положение в обществе. В зависимости от политических обстоятельств эти законы принимались к исполнению, или теряли свою силу, или переписывались. Еще в 1814 году сам Махмуд предупреждал жителей Стамбула о том, что они должны носить соответствующие их положению наряды, «потому что стало невозможно отличать один класс от другого»:
Жители Достойного Обиталища Султаната [т. е. Стамбула] делятся на многочисленные классы, и у каждого класса есть свой собственный костюм; им следует ходить в этом костюме, чтобы каждый соблюдал установленные обычаи и знал свое место, почитал и оказывал уважение тем, кто их выше, а также военным офицерского звания и повиновался им… А те, кто в свите пашей, а также члены имперской гвардии, полицейские и торговцы не должны обертывать голову платком и украшенной шелком хлопчатобумажной тканью, как это делают моряки галеонов, и независимо от своего положения и особенностей платья они должны одеваться подобающим образом. Некоторое время… на это закрывали глаза и расточители из всех классов отказались носить свое прежнее платье и свойственное им облачение и стали одеваться в опрометчиво расточительной манере, в зависимости оттого, что приходило им в голову… большинство дворцовых чиновников, а также военные и торговцы изменили свой старинный стиль одежды и присущий им внешний вид.
Феска, которую Мустафа Кемаль Ататюрк (первый президент Турецкой республики) в 1925 году объявил пережитком османского прошлого, столетием ранее была введена Махмудом II. Принятие этого нового головного убора его армией прошло на удивление спокойно — феску уже носили войска магрибских провинций и Египта, а также вооруженная свита шарифа Мекки, поэтому было вполне понятно, что никаких канонических возражений не будет. На самом деле она уже появлялась в османской армии — ее носили мушкетеры, сражавшиеся против взбунтовавшегося балканского аристократа Пасваноглы Осман-паши из Видина. В 1829 году ношение фески стало обязательным и для правительственных служащих. Нововведение нашло поддержку в высших кругах духовенства. Проповедники мечетей привлекались для того, чтобы убеждать людей в том, что феска вполне приемлема.
Законы, регулирующие потребление предметов роскоши, проводили различие между людьми, исходя из их религиозных убеждений и занимаемого ими положения, и те, единственным превосходством которых было то, что они мусульмане, решительно возражали против единообразия, которого требовал Махмуд, потому что из-за него становились невидимыми религиозные отличия. С другой стороны, немусульмане, причем даже те из них, кто не входили в состав бюрократического аппарата, с энтузиазмом принимали этот символ новой эпохи, в надежде на то, что он обеспечит им существование на равных условиях с мусульманами. Священнослужители оказались совершенно невосприимчивыми к уговорам султана и категорически отвергли требования Махмуда, который хотел, чтобы и они носили новый головной убор вместо своих тюрбанов. То, что сам Махмуд носил такие же брюки и сюртук (хотя и в несколько измененном варианте, который получил название истанбулин), которые носили такие же, как он, монархи в Европе, демонстрировало его искреннее стремление порвать с прошлым.
Культурные мероприятия в западном стиле стали крайне популярны в кругах утонченных людей Османской империи, куда входили и мусульмане, и немусульмане. Но дело не ограничивалось только этими кругами. Махмуд пригласил в Стамбул композитора Джузеппе Доницетти, который был братом более известного Гаэтано, предложив ему стать своим преподавателем музыки и поставив перед ним задачу обучить военный оркестр (впервые созданный Селимом III для его армии «нового порядка»), заменивший оркестр корпуса янычар, звуки которого когда-то приводили в трепет неверных врагов. Итальянская музыка вскоре стала пользоваться популярностью при дворе. Начиная приблизительно с середины XVIII столетия в храмовой архитектуре стало заметно тяготение к западному стилю барокко, примером которого была мечеть Нуруосмание, построенная в 50-е годы XVIII века. Возможно, последним проявлением этой тенденции стала Мечеть Победы (Нусретийе), построенная между 1823 и 1826 годами, получившая такое название в честь триумфальной победы Махмуда над янычарами. Султан Махмуд продолжил чуждую исламу и османским традициям практику написания своих портретов и передачи копий этих портретов (он мог преподнести копию своего портрета в виде камеи) в дар своим государственным деятелям и зарубежным сановником. Но он пошел дальше, чем Селим, и отдавал распоряжения выставлять свои портреты в общественных местах, таких как казармы и государственные учреждения, как это делали европейские монархи. Высшее духовенство решительно не одобряло подобную практику выставления напоказ личности монарха, но в 1832 году он, несмотря на это, подарил свой обильно украшенный драгоценностями портрет тогдашнему шейх-уль-исламу. Описывая блестящий церемониал, которым в 1836 году сопровождалось вывешивание портрета султана в казармах Селемийе, находившихся в Гареме, в Ускюдаре, придворный историк Ахмед Луфти-эфенди отклонил возможные канонические возражения, доказывая, насколько полезно сохранять внешний облик тех, кто воистину велик (как, например, султан Махмуд) и что такая практика соответствует древней традиции.
В Египте Мехмед Али продвинулся дальше, чем Махмуд, по пути модернизации, но его реформы обошлись слишком дорого, а результаты не всегда были настолько успешными, насколько он ожидал: перемены в военной, финансовой и сельскохозяйственной областях (неотъемлемым элементом которых была программа экстенсивной ирригации) продвигались за счет крестьян, а его новая армия не смогла проявить себя в Наваринской операции 1827 года. Мехмед Али быстро предпринял дальнейшие меры по улучшению боеспособности армии и флота.
Не оправдались надежды Франции использовать Мехмеда Али для достижения своих целей в магрибских провинциях султана (поскольку он был убежден в том, что сфера его интересов — восточное Средиземноморье, а не западное), и начиная с 30-х годов XIX века она, действуя самостоятельно, стала постепенно оккупировать территории полунезависимой от Османской империи провинции Алжир. В качестве компенсации за потери, которые он понес, вступив в противоборство с великими державами на Пелопоннесе, Мехмед Али попросил у султана Махмуда сирийские провинци, богатые как природными, так и людскими ресурсами. Но вместо этого султан предложил ему стать губернатором Крита. Он отклонил это предложение, зная, что поддержание порядка на этом острове истощит его финансы. В 1831 году он начал военные действия против Сирии, причем как на суше, так и на море. Командуя восстановленной египетской армией, его сын Ибрагим-паша наголову разбил османские войска и вошел в Анатолию, где встретил энергичное сопротивление со стороны местного населения. Это был открытый мятеж, с которым Стамбул не мог мириться: подобно непокорным губернаторам минувших эпох, самым недавним из которых был Тепеделени Али-паша, Мехмед Али и Ибрагим были объявлены бунтовщиками, и против них была выслана армия под командованием великого визиря Рашид-паши. Когда эти две армии сошлись неподалеку от Коньи, османские войска были разбиты, а великий визирь взят в плен.
Возможно, в то время в намерения Мехмеда Али вовсе не входило провозглашение независимости от султана — честолюбие, несомненно, подталкивало Мехмеда Али проверить, каковы пределы его вассальной зависимости, но, по всей вероятности, у него и в мыслях не было выходить за пределы принятых в империи норм; в конце концов, он ведь и сам был турком. У Ибрагим-паши была иная точка зрения. Даже когда Мехмед Али написал Махмуду письмо, в котором просил прощения (и в то же самое время требовал, чтобы ему позволили оставить за собой обширные территории, которые он к этому времени захватил), Ибрагим настаивал на том, чтобы его отец чеканил монеты со своим именем и чтобы его имя упоминалось в пятничных молитвах. И снова казалось, что величайшая угроза империи исходит из ее же пределов: к январю 1833 года Ибрагим подошел к Кютахье, расположенной в непосредственной близости от Бурсы. Снабжение Стамбула было частично перерезано наступавшей египетской армией, и городу угрожал голод. Не добившись никаких конкретных обещаний о помощи ни от Британии, ни от Франции, султан Махмуд был вынужден обратиться за помощью к царю Николаю, и в феврале 1833 года русские создали плацдарм в районе Босфора, к северу от Стамбула. Подобная просьба оказать содействие в борьбе с одним из губернаторов Османской империи, адресованная ее же давнему врагу, который мог использовать предложенное вмешательство только в своих собственных интересах, было беспрецедентным случаем и говорило о крайней слабости империи.
