Черненко говорил с одышкой — его душила не столько астма, сколько гнев. Я не мог понять, зачем он меня вызвал — никакой видимой причины не было. Да вроде бы и поручений не предвиделось.
— Как он мог?.. — несколько раз повторил Черненко один и тот же вопрос, горько качая головой.
Похоже, Черненко решил поделиться со мной своей болью и досадой.
— Ладно, Виктор, иди… — ворчливо произнёс Черненко и принялся за бумаги. — Работай… — я пожал плечами и пошёл к себе.
Через некоторое, весьма короткое время поступила информация о том, что в ожидании обыска, находясь в собственной шикарной квартире, Щёлоков, облачённый в полный генеральский мундир, при орденах и медалях, в белой рубахе и брюках с широченными лампасами — застрелился из имевшегося у него в наличии коллекционного дорогостоящего ружья «зауэр». На Черненко это известие не произвело никакого впечатления. Похоже, он давно мысленно вычеркнул этого человека из списка реально живущих на земле. После всего, что он успел натворить, безудержно пользуясь властью, Щёлоков для него был совершеннейшим нулем, пустым местом…
Е. Чазов:
— В декабре 1994 года погиб и другой хороший знакомый Черненко — Щёлоков, покончив жизнь самоубийством. Мне показалось, что эта смерть человека, с которым он долгое время, ещё до Москвы, работал вместе, не произвела на него большого впечатления. Бывшие друзья Щёлокова, в том числе и Черненко, я уверен, вздохнули облегчённо от такого исхода, снимавшего вопрос: «А что делать в сложившейся ситуации с учётом разоблачений, ставших широким достоянием во времена Андропова?»
К этому времени Щёлоков был исключён из состава ЦК КПСС, лишён званий и наград. Впереди было только судебное разбирательство, на котором могли всплыть данные, широкая огласка которых была бы нежелательной для некоторых высокопоставленных лиц. В прошлом я неоднократно встречался с Щёлоковым, человеком несомненно одарённым, способным привлекать к себе людей. Он любил афишировать свои связи с творческой интеллигенцией — музыкантами, художниками, писателями. В противовес Андропову он слыл либералом, стремился подчеркнуть свою простоту и демократизм. Это была блестящая маска, под которой скрывалось другое, малоприятное лицо. Через свою агентуру он, видимо, знал о моих дружеских отношениях с Андроповым и Устиновым, которые были основными его противниками, а главное, людьми, знающими его суть. Поэтому отношения были прохладными и носили сугубо официальный характер. Но даже меня, человека далёкого от Щёлокова, поразили его похороны, начавшиеся в Кунцевской больнице, случайным свидетелем которых я оказался. Что-то мрачное и тоскливое было в этот сумеречный декабрьский день в собравшейся небольшой группе родственников и близких в виде старушек, пытавшихся выполнить какие-то религиозные обряды в обстановке какой-то молчаливой сосредоточённости. Страшный конец блестящей жизни преуспевающего человека. Не дай Бог, как говорят в России, такого конца.
И вот опять подумалось о судьбе. Не было бы разоблачений Андропова, не приди его время, процветал бы Щёлоков и даже конец жизни был бы у него другим — с большой толпой сослуживцев, друзей (которые в данном случае быстро от него отвернулись), просто любопытных, с высокопарными речами на панихиде о его незабываемых заслугах, салютом и гимном на престижном кладбище.
В.Т. Медведев:
— Всем памятно шумное расследование относительно министра внутренних дел Щёлокова и его заместителя Чурбанова. Щёлоковы — и муж, и жена — покончили самоубийством, Чурбанов уже успел отбыть наказание. Я не имею права не верить следствию — возможно, виновны оба. Но ведь надо было раскручивать цепочку до конца — тысячи чиновников разного уровня были втянуты в преступные связи. Ограничились же практически этими двумя личностями, потому что они — из ближайшего окружения бывшего Генерального: один — давний сослуживец, ещё со времён Молдавии, другой — член семьи.
Ю. Чурбанов:
— Я хорошо помню тот день, когда застрелился Щёлоков. Было это уже при новом министре Федорчуке, где-то через год-полтора после того, как Щёлокова отправили на пенсию. Удивился ли я такому финалу? Пожалуй, всё-таки нет. Самоубийство для Щёлокова было в известной степени выходом.
Сначала, добровольно и первой, ушла из жизни его жена. Мы с Федорчуком находились на службе, это, как помню, была суббота, когда Федорчуку позвонили и передали информацию, что в Серебряном Бору на даче застрелилась Светлана Владимировна, жена Щёлокова. Федорчук выяснил, как развивались события: Светлана Владимировна находилась в спальне, кто дал ей пистолет — сказать не берусь; накануне вечером у них с Щёлоковым состоялось бурное объяснение, когда Щёлоков кричал ей, что она своим поведением и стяжательством сыграла не последнюю роль в освобождении его от должности. Трудно сказать, имел ли этот скандал продолжение утром, когда раздался выстрел. Щёлоков находился внизу, рядом с ним был ещё один человек (то ли садовник, то ли дворник), и вот, когда они вбежали в спальню и увидели на полу труп, то Щёлоков сам кинулся к этому пистолету и тоже хотел покончить с собой. Но человек, который был рядом, вышиб этот пистолет и спрятал его. Вот так была предпринята первая попытка добровольного ухода из жизни. Потом, когда последовали многочисленные вызовы в Главную военную прокуратуру, Щёлоков, очевидно, просто сломался. Мне он не звонил, хорошо понимая, что телефоны уже прослушиваются, а «вертушки» у него больше не было. В какой-то момент он узнал, что к нему приедут забирать ордена и медали, которых его лишили; находясь в возбуждённом состоянии, он схватил охотничий карабин и выстрелил себе в лицо. Вот так…
Не исключено, что, если Щёлоков был бы жив, он был бы на скамье подсудимых. Так мне кажется. Значит, самоубийство действительно было для него выходом.
Ни я, ни другие члены коллегии не были допущены на похороны Щёлокова. Это было указание. Чьё — могу только догадываться.
Леонид Ильич по своей инициативе почти никогда не говорил со мной о Щёлокове. Слишком много было у него других государственных забот, чтобы уделять Щёлокову особое внимание. Даже когда Леониду Ильичу от Андропова или Черненко становилось известно, что Щёлоков мог в любой момент поехать на какую-то выставку и за счёт хозяйственного управления приобрести вещи для своей семьи, Леонид Ильич со мной не делился. Да и зачем? Я и так всё знал. Леонид Ильич реагировал на эту информацию незамедлительно, но и Щёлоков тут же получал от него взбучку. Или, например: как-то раз Щёлоков заикнулся о защите докторской диссертации — доктора экономических наук. Защита должна была состояться в одном из институтов Госплана, и кто-то любезно, чуть ли не афишами на тумбах, оповестил об этом прохожих. Вот эту афишу, снятую с тумбы, доставили Леониду Ильичу, он вызвал к себе Щёлокова и сказал ему: «Если хочешь защищаться и читать лекции, то иди работать в МГУ!» Крепко тогда получил Щёлоков от Леонида Ильича. И только позже, когда Леонид Ильич уже неважно себя чувствовал, Щёлоков сумел защитить свою диссертацию, а какая тема, — меня совершенно не интересовало. Что же касается… коррупции в системе МВД СССР, то я часто задумываюсь: а была ли такая коррупция? Во всяком случае, как пишут о ней сейчас. В таких масштабах. Я пока ответа не нахожу. Если были эти картины, ценности, которые не сдавались… Наверное, да, они были, но я ничего об этом не знал, от меня это, естественно, скрывали, а сам я картинами сроду не увлекался. О спецмагазине для сотрудников министерства узнал только после смерти Щёлокова, понятия не имею, где он был спрятан, какие там цены, кто его посещал, — наверное, члены коллегии ездили. Один Щёлоков держать этот магазин не мог. Но всё-таки магазин и картины — это ещё не коррупция.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
