Цзянху, N лет спустя — ждите через неделю!
-----
В 4‑й экстре привычная «Мантра Люхэ» превратилась в Дхарму, поскольку это понятие лучше подходит для передачи «учения»/«ментального метода самосовершенствования».
По легендам, когда отведённый небожителям век клонится к закату, на их телах проявляются Пять признаков угасания.[506] Привыкнув к пребыванию в благословенном царстве, кто захочет добровольно его покинуть? И в сердца бессмертных просачивалась отрава злости и отвращения.[507]
«Дхарма Люхэ» гласит, что как только «обитатель мира небесного» примет пищу, приготовленную на огне мира земного, для него наступит пора увядания. Время расцвета останется в прошлом: борода и волосы побелеют, дыхание станет прерывистым, энергия истощится и тело начнёт слабеть по мере приближения к последнему часу.
Е Байи испытывал эти признаки на себе прямо сейчас. Седина прибавлялась с каждым днём, словно невидимая кисть художника тайком перекрашивала чёрный в белый. При попытках собрать небрежный хвост, волосы выпадали целыми прядями. Мысли разбегались и путались — иногда Е Байи забывал, откуда только что вышел и куда направляется. Ци почти иссякла. В одни ночи он маялся бессонницей, в другие — спал так крепко, что с трудом разлеплял глаза, когда солнце следующего дня сияло в зените.
Несмотря ни на что, Е Байи чувствовал счастье и свободу, без единого намёка на злость или отвращение. Что бы там ни говорила «Дхарма Люхэ», всё это чушь собачья.
Если бы Е Байи хотел докопаться до причины расхождений, вероятно, ответ заключался бы в том, что он никогда не считал себя бессмертным. Скорее живым мертвецом.
Для него спуск с горы Чанмин был подобен воскрешению. Е Байи пробудился и ожил. Пусть ему пришлось вернуться на путь «рождения, старения, болезни и смерти» обычного человека, и в запасе оставалось всего несколько лет.
Е Байи много ел каждый день. Иногда он путешествовал на огромные расстояния только ради возможности отведать знаменитое, якобы восхитительное блюдо из определенной местности. Древние считали, что желание еды и секса — основа человеческой природы. Е Байи чувствовал себя стариком, секс его не интересовал, поэтому всю страсть он направил на еду. Непривередливый, он наслаждался любым блюдом. Даже тарелка обычного тофу от уличного лоточника могла заставить Е Байи надолго остановиться, чтобы посмаковать вкус.
Для того, кто столетие питался сырой пищей и пил талую воду, кислинка, сладость, горечь и острота этого мира стали драгоценностями.
Е Байи навестил всех, кто знал о событиях тридцатилетней давности, проехал все дороги, которые ему указали, и, наконец, нашёл неприметные могилы Жун Сюаня и Юэ Фэн. Он забрал обратно запылённый меч Лунбэй, Хребет Дракона, соединил останки супружеской пары, кремировал их на алтаре, а затем поместил прах в кувшин и попросил доставить его на Чанмин.
Сначала он собирался помешать толпе алчных, готовых разорвать друг друга людей открыть Арсенал. Но увидев творившийся фарс воочию, Е Байи почувствовал прилив усталости… Какое к нему отношение имели эти жизни и смерти?
Он был всего лишь умирающим стариком. У Е Байи не осталось невыполненных дел. Он мог больше ни о чём не беспокоиться, поэтому путешествовал по всем уголкам поднебесной с единственной миссией — попробовать каждое существующее блюдо. И если однажды ему откажут ноги — так тому и быть. Место, где это случится, и станет его последним приютом.
Ах да. Иногда он скучал по Жун Чанцину.
Его единственный друг умер тридцать лет назад, но Е Байи в мельчайших деталях помнил образы Жун Чанцина разных лет: и гордого молодого мастера, и взбалмошного подростка, и даже лопочущего малыша, делающего первые неуверенные шаги.
Высокомерный гордец Е Байи отказывался запоминать незначительных, неважных ему людей. Все яркие воспоминания его жизни были связаны с единственным человеком — с самого момента рождения.
Они выросли вместе. В отличие от Е Байи, чья грубость всегда напрашивалась на драку, Жун Чанцин был обаятельным человеком, общение с которым освежало, как касание прохладного ветерка. Он любил хорошее вино, знаменитые мечи, прелестных красавиц и изысканные книги. Любой мог стать ему приятелем, угостив чашей вина. К сожалению, настоящий друг у Жун Чанцина был всего один, и этот друг только и делал, что практиковал кунг-фу, да насмехался над окружающими.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Жун Чанцин получил прозвище «Призрачная Рука» благодаря своему творению — мечу Дахуан. Он выковал Великий Простор, будучи безымянным молодым мастером, а потом беззаботно отдал клинок, который следующие поколения назвали «генералом мечей», старому бродяге — в обмен на кувшин обезьяньего вина[508] и обрывки книги с описанием древних техник.
Вино он разделил с Е Байи, а потрёпанная рукопись оказалась фрагментами легендарной «Дхармы Люхэ».
Много позже Е Байи узнал, что затерявшийся в цзянху меч Дахуан случайно оказался в руках юного сироты семьи Чжанов. Это показалось Е Байи насмешкой судьбы. Казалось, цепь событий нарочно затягивала в заколдованный круг новых и новых людей вместо тех, кто постарел или умер, превратившись в скорбные тени минувшего. Бесконечный цикл страданий без надежды на счастливый конец.
Когда в его руки попала «Дхарма Люхэ», Жун Чанцин был всего лишь любопытным юнцом. Кто из мастеров кунг-фу устоял бы перед искушением обрести «единение с небесами»? Однако способностей Жун Чанцина оказалось недостаточно.
Размышляя о Дхарме, Е Байи пришёл к выводу, что страницы этой дьявольской книги скрывали множество коварных ловушек. Влекомый ими человек неотвратимо падал в одну за другой, ниже и ниже, пока не оказывался у точки невозврата. Возможно, Дхарма выбирала лишь одного достойного из десятка тысяч несчастных, но и тот становился её жертвой, зажатой между миром живых и царством мёртвых.
Надеясь заполнить пробелы в тексте, одарённый небесами гений Жун Чанцин полагался на собственный талант. И потерпел поражение. Его настигло отклонение ци.
В тот день Е Байи не было рядом. Он как раз нашёл покинутый монастырь на горе Чанмин и вдохновился этим местом, недоступным для обычных людей, но идеально подходящим для уединённого совершенствования. С его появлением жители деревеньки у подножия сразу начали судачить о «Древнем Монахе», так это прозвище и ушло в мир.
Госпожа Жун тогда была незамужней девушкой. Пренебрегая репутацией, она на собственной спине принесла Жун Чанцина на Чанмин и умоляла Е Байи спасти его.
Вдвоём с юной целительницей они испробовали все методы лечения, которыми владели, но не добились результата. У Е Байи не осталось иного выбора, кроме обмена жизни на жизнь. Он хотел забрать ци Жун Чанцина себе и отдать взамен собственные силы. Не иначе как по кармической иронии, Е Байи заодно разгадал истинную суть учения шести гармоний.[509]
Столько людей жаждали обрести этот дар! А небеса послали несвежий «пирожок» с душком собачьего дерьма прямёхонько на голову тому, кого вполне устраивала участь смертного.
Для прямодушного Жун Чанцина отплатить благодетелям за спасение стало делом чести. Он взял в жёны Юэ Фэн и поселился на горе Чанмин, чтобы оставаться возле Е Байи до конца своих дней.
Наивный дурак! Ему и в голову не пришло, что госпожа Жун не хотела прозябать в глуши морозной пустыни. Тем более, в компании третьего лишнего — мужчины, такого же ледяного, как это призрачное место. А ещё Жун Чанцин понятия не имел, что Е Байи… не хотел, чтобы он женился.
Идиот.
Обмен превосходного меча на дьявольский трактат был глупостью. Одержимость «Дхармой Люхэ» была глупостью. Но масштаб глупости третьей затмил оба поступка вместе взятые.
Могло ли под небесами случиться более абсурдное недоразумение?
Да.
Этим недоразумением стал Жун Сюань. Такой же наивный болван, как его родитель Жун Чанцин, и такой же бескомпромиссный глупец, как его шифу Е Байи. Жун Сюань совместил недостатки обоих, и это обрекло его на погибель.
