Кажется, на другой день после дебюта Ленина в объединенном собрании социал-демократов Исполнительному Комитету пришлось избрать делегатов на минский фронтовой съезд, а затем заняться вопросом о предстоящем Первом мая. Вопрос о том, когда именно праздновать Первое мая, по старому или по новому стилю, насколько помню, не возбудил споров. Было решено праздновать со всей рабочей Европой – 18 апреля. Но я припоминаю маленький инцидент с вопросом о знамени Исполнительного Комитета.
Какой лозунг выставить, какую сделать надпись на этом официальном советском знамени?.. Предлагались различные варианты, и спорили об этом довольно долго. Одна сторона – больше левая, чем марксистская – защищала надпись «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!». Другая отстаивала эсеровскую мораль: «В борьбе обретешь ты право свое!» Маленьким советским группкам хотелось при таких условиях выдвинуть и свою партийную лавочку (энесы писали: «Все для народа, все через народ»); но они помалкивали – за безнадежностью – во время спора крупных держав. Дело начало склоняться к тому, чтобы поместить на советском знамени обе надписи – и социал-демократов и социалистов-революционеров…
Я, будучи внефракционным, категорически выступил против такого проекта, отстаивая для советского знамени единый лозунг: « Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»… Я говорил, что между ним и эсеровской формулой нет ничего общего: один – партийный девиз одной из фракций российского социализма, тогда как другой – международный лозунг, исторически слитый с мировым рабочим движением, от его колыбели до настоящих дней. Этот лозунг и должен быть на знамени Совета.
Если же вместо того выбирать наши российские партийные девизы или их комбинации, то почему отвергать, почему не включать в комбинацию и энесов? Я прибавил, что в качестве самого правоверного эсера я не протестовал бы против моего предложения; наоборот, я приветствовал бы его, чтобы подчеркнуть связь с международным рабочим движением той партии, которая себя считает социалистической, а другими квалифицируется как мелкобуржуазная.
Мое выступление неожиданно для меня взорвало эсеров. Добродушный Гоц говорил мне потом, что он «не забудет» мне этого выступления. А не столь добродушный Зензинов без прямого к тому повода пропечатал (в статье за своей подписью) этот «инцидент» в «Деле народа». В чем заключалась соль его обвинения, я до сих пор не понимаю.
Незначительным большинством были приняты для советского знамени оба лозунга. Вотум этот обязан едва ли не «мягкосердечию» Каменева, который недавно появился в Исполнительном Комитете и начал с «социал-предательской» любезности правым эсерам…
Надо было, однако, создать организацию Первого мая. И вот на исходе заседания, когда членов оставалось немного, избрали комиссию для организации торжества; комиссия была из одного человека, и этим человеком был я… Это была почти шутка и издевательство. Устройство Первого мая – это была грандиозная организационная задача, и я был для нее, вероятно, наименее подходящим из всех присутствующих. Мои протесты не привели ни к чему, и эти милые выборы при общем смехе были занесены в протокол.
Но, собственно, положение было не шуточное… Я немедленно отыскал «похоронного студента» с его комиссией, поговорил еще с несколькими лицами из художественных сфер, а кроме того, атаковал двух-трех всезнающих и практических людей, вращавшихся вокруг Исполнительного Комитета. Все они вместе и составили действительно комиссию по организации Первого мая. Эта комиссия развернулась в большое учреждение, работавшее две недели денно и нощно не покладая рук и с блеском выполнившее свою задачу. Я не принимал в этой работе никакого участия – только осведомлялся по временам, как обстоит дело и все ли благополучно с Первым мая.
С Первым мая было более чем благополучно. Во всех смыслах, со всех сторон организация праздника оказалась на высоте; а самый праздник затмил все когда-либо и где-либо виденное в области народных торжеств в капиталистическую эпоху…
Знамение апрельского периода революции, характеристика «конъюнктуры», символ неслыханных побед демократии: впервые в истории буржуазное правительство объявило день смотра пролетарских сил общенациональным праздником.
А кроме того, потомству оставлен такой документ революции, не требующий комментариев:
«ПРИКАЗ по Петроградскому военному округу, за № 170-а, от 17 апреля 1917 года: Завтра 18 апреля (1 мая) по случаю всемирного рабочего праздника в войсках вверенного мне округа занятий не производить. Войсковым частям с оркестрами музыки участвовать в народных процессиях, войдя в соглашение с районными комитетами.
Подписал: Главнокомандующий войсками округа, генерал-лейтенант КОРНИЛОВ»
В эти же дни Исполнительному Комитету пришлось уделить много времени еще одному делу, довольно неприятному и тягостному не только для мне подобных, но, кажется, и для огромного большинства. Это были приемы иностранных делегаций.
7-го или 8-го числа английские и французские гости снова явились в Исполнительный Комитет – уже для деловой беседы. Они передали нам письмо от французского социалистического меньшинства, представителей которого господин Рибо не пустил в Россию… Приступив к делу, гости изложили свои собственные взгляды на войну и мир, а затем долго и тщательно расспрашивали нас о позициях и планах Совета.
Марсель Кашен, говоривший от имени французов, обнаружил, что он достаточно ориентировался в обстановке за эти дни; и несомненно, он проявил и дипломатические таланты, и действительное стремление найти общий язык, понять противника, нащупать почву для компромисса с теми, кому он определенно не сочувствовал. Его поддерживали и товарищи Муте и Лафон, впрочем, почти не говорившие. Вообще французы проявляли величайшее внимание, тщательность, пожалуй, даже напряженность в этих беседах, и было видно, что они крайне серьезно относятся к своей миссии.
Может быть, так же относились к ней и англичане, но нельзя сказать, чтобы они с тем же искусством выполняли ее. О'Греди от имени английской делегации произнес речь без малейшей дипломатии по отношению к циммервальдскому Совету. Вся его дипломатия состояла в том, чтобы прикрывать (надо думать, не сознательно) грабительские планы своего правительства обычной фразеологией насчет германского милитаризма, защиты свободы, права, цивилизации и пр. Это была дипломатия Ллойд Джорджа и Милюкова. И вся его речь в Исполнительном Комитете была почти точной копией с публичных речей союзных правителей – разве только с более частыми ссылками на авторитет и желания английского рабочего класса. В тех местах речи, когда на митингах обычно раздаются аплодисменты, проявлял признаки жизни рядом сидевший, нестерпимо скучавший и откровенно дремавший грузный Торн, который издавал в этих случаях невнятные, но определенно одобрительные звуки. На нас же – вероятно, не только на меньшинство – выступление англичан произвело неприятное впечатление. С этим можно было во всяком случае не ехать так далеко…
Я совершенно не помню, кто и что отвечал иностранным гостям. Вероятно, все же им дали понять, что с голой империалистской фразеологией апеллировать к нам нет смысла, что мы – не дети, а это собрание – не митинг. Положение стало более затруднительным, когда начался допрос (преимущественно – со стороны французов) о взглядах Исполнительного Комитета на различные вопросы конкретного характера.
Пока речь шла об одной стороне дела – о взглядах на вооруженный отпор германским насильникам, на боеспособность армии, на работу заводов для обороны и т. п., – до тех пор ответы были точны и ясны. Вместе с тем они вполне удовлетворяли, «утоляли» и одушевляли иностранцев. На основании этих ответов они публично, в печати, заявляли потом, что наши разногласия не так велики, что общая платформа может быть без труда найдена и что первоначальные их опасения не оправдываются. Вполне точные и опять-таки благоприятные ответы мог дать Исполнительный Комитет относительно сепаратного мира.
Но начались существенные затруднения, когда речи повелись в плоскости борьбы за мир. Иностранные делегаты в особенности интересовались советской платформой мира и, в частности, конкретным содержанием формулы «без аннексий и контрибуций»… С этим у нас дело обстояло плохо. Относительно самостоятельной разработки условий мира у нас в Исполнительном Комитете только поговаривали, но еще ничего конкретного для этого сделано не было. Какие перекройки европейской карты являются аннексиями и какие, по мнению Совета, не подходят под это понятие? Что думает Исполнительный Комитет относительно Эльзас-Лотарингии, Польши, Армении, колоний? В каких пределах и в каком смысле понимать термин «самоопределение»? Какое отношение существует между понятиями контрибуции и возмещения убытков?..
